Разумеется, еврейскому государству был необходим флаг, и Герцль предложил, чтобы на его белом фоне (символизирующем чистоту новой жизни) было изображено семь золотых звезд (семь «золотых» часов рабочего дня). Обещая рассматривать лишь общую идею государства, Герцль то и дело принимался за обсуждение технических деталей, по существу, абсолютно излишних. Но это было неизбежно. Необходимость планирования не допускала неопределенности. Другая современная утопия зашла в своей детализации еще дальше. Опубликованный в Вене в 1885 году труд «Ein Zukunftsbild» («Строительство будущего») Менахема Эйслера, в котором также рассматривался вопрос о создании еврейского государства, предлагает готовую конституцию из пятнадцати сотен отдельных статей и положений[54]. Герцль, обладавший колоссальным воображением, при работе над «Еврейским государством» предложил намного больше идей для реализации их в будущем обществе: биржа труда, столичное таможенное ведомство, национальные банки, железные дороги, страхование, торговый флот, постоянная армия численностью в одну десятую часть мужского населения и даже договоры об авторских правах для иностранцев. Система образования должна использовать патриотические песни, традиции Маккавеев, религию, героические пьесы и т. п. Не была забыта и еврейская любовь к роскоши. После посещения Парижской оперы Герцль писал: «У нас будут такие же блестящие салоны: мужчины в парадной форме, совершенно роскошные женщины». И еще по другому поводу: «Цирки [развлечения] как можно скорее: немецкий театр, интернациональный театр, музыкальная комедия, кабаре, кафе, Елисейские поля». Но азартные игры не допускались: «Пожилые мужчины могут играть в карты, но не на деньги».
Высшее духовенство в еврейском государстве будет носить великолепные одежды, кавалерия — желтые брюки и белые мундиры, офицеры — серебряные кирасы. Герцль стремился любой ценой не допустить появления касты профессиональных политиков. В качестве жалованья для «моих бравых воинов, вдохновенных артистов и преданных способных служащих» он собирался использовать приданое «наших богатых девушек». Герцль был очень озабочен планированием и техникой строительства. Он предлагал строить светлые, просторные дома с колоннами. Конструкции должны быть декоративными, из легких материалов, в «витринном» стиле. Тремя годами позже, во время своего визита в Израиль, Герцль писал: «Если Иерусалим когда-нибудь станет нашим, я бы начал с приведения его в порядок, с очищения от всего, что несвященно, с постройки просторного, удобного, с хорошей канализационной системой нового города, окружающего святые места». В свой утопический роман «Акпеи1ап<1» («Старая новая земля»), опубликованный через несколько лет, Герцль включил множество других подобных предложений.
Все это казалось несколько преждевременным, так как до сих пор оставались нерешенными два основных вопроса: о статусе государства и его местоположении. Герцль заметил, что за период колонизации накопился значительный опыт, но весь он базируется на ошибочном принципе инфильтрации. Все это не годится, так как рано или поздно может наступить момент, когда правительству, о котором идет речь, под давлением местного населения придется положить конец будущему притоку иммигрантов. Иммиграция была бесполезна, если не базировалась на гарантированной автономии. В этом отношении проект Герцля радикально отличался от проектов ранних сионистов. Вскоре после опубликования «Еврейского государства» Герцль сказал своему другу, что если инфильтрация будет беспрепятственно продолжаться, земля начнет расти в цене, и постепенно евреям станет все труднее покупать ее. Идея Декларации независимости, «как только еврейский народ станет достаточно сильным», также была неприемлема, так как великие державы не признают ее. Короче, инфильтрация должна быть остановлена, и все силы должны сконцентрироваться на хартии — международном утверждении приобретения Палестины. «Добившись этого, мы потребуем дипломатических переговоров… и широкомасштабной пропаганды»[55].
Во время этого разговора, в мае 1896 года, мысли Герцля уже были полностью сосредоточены на Палестине. В «Еврейском государстве», написанном годом ранее, он все же оставил открытым вопрос, будет ли создано это государство в Палестине или в Аргентине. Аргентина, писал он, была одной из самых изобильных стран мира, малонаселенной, с умеренным климатом. В значительных интересах республики Аргентины было бы уступить евреям часть своей территории. С другой стороны, Палестина была незабываемой исторической родиной — даже звучание этого слова вызывало слезы. Если султан отдаст Палестину евреям, они могут взять на себя обязательства управлять финансами Турции и спасти султана от хронического банкротства. Еврейское государство, нейтральное по своему характеру, станет для Европы частью оборонительной стены от азиатского варварства, аванпостом цивилизации. Европа должна обеспечить гарантии существования этому государству, а Святые Места должны быть признаны особой территорией. Евреи действительно смогут охранять славу этих Святых Мест, что будет символизировать разрешение «еврейского вопроса».
В заключение Герцль решает вопросы, касающиеся некоторых возможных возражений. Он не считает, что снабжает «антисемитов оружием». Некоторые критики могут заявить, что все это — безнадежное предприятие, потому что если евреи получат и землю и суверенитет, то переселяться станут только бедняки. Однако у Герцля на это имелся сильный и веский аргумент: «Именно в них мы прежде всего и нуждаемся! Только доведенный до отчаяния человек может стать хорошим завоевателем». Другие пытались доказать, что если этот проект жизнеспособен, то он должен был бы осуществиться еще раньше. Нет, парировал Герцль, в прошлом это было невозможно. Только с техническим прогрессом, после того как человек овладеет природой, этот проект станет осуществим практически. Построение государства действительно может оказаться весьма продолжительным процессом. Даже при самых благоприятных обстоятельствах на это может уйти много лет. Но Герцль ожидал немедленной помощи. Если евреи начнут осуществление своего плана и еврейская интеллигенция сможет найти возможность приложения своих сил в приготовлении к великому делу, то антисемитизм исчезнет. Евреи, которые хотят этого, писал Герцль, достигнут своей цели: «Удивительное племя появится на земле. Маккавеи восстанут вновь. Мы, наконец, будем жить, как свободные люди, на собственной земле и будем спокойно умирать в наших собственных домах».
Герцль был вполне готов к тому, как будет воспринята его книга. Он понимал, что его осмеют, как сумасбродного мечтателя, и эти его ожидания вполне оправдались. Некоторые вообще отказывались серьезно воспринимать его идеи: может быть, все это было просто изощренной шуткой? Ведь Герцля уже знали как превосходного фельетониста и сатирика. До сих пор он никогда не стремился быть пророком и не проявлял особого интереса к судьбе своего народа. Те, кто воспринял «Еврейское государство» серьезно, значительно разошлись во мнениях. Большинство считали, что все это — дикие фантазии, возрождение средневекового мессианства. Главный венский раввин Гюдеманн, бывший близким к Герцлю, резко высмеял его идеи в своем памфлете, в котором выступал против ««кукушек» еврейского национализма», утверждая, что евреи — не нация, что их объединяет только вера в Бога и что сионизм несовместим с иудаистским вероучением»[56]. Подобные аргументы против сионистского движения в той или иной форме высказывались и позднее.
Но даже среди сионистов реакция на появление «Еврейского государства» в лучшем случае была равнодушной.
В еврейских националистических кругах никто даже не слышал когда-либо о Герцле. И он внезапно претендует на то, чтобы возглавить движение? Почему же он не упоминает в своих памфлетах о существовании еврейских колоний в Палестине, о деятельности «Возлюбленных Сиона» в различных странах? Его анализ антисемитизма, так же как и множество конструктивных предложений, не представлял никакой новизны. Очевидное объяснение: Герцль просто ничего не знал об этом, так как ни с кем не встречался. Особенно суровая критика последовала со стороны культурных сионистов, таких, как Ахад Гаам: было ли что-нибудь специфически еврейское в том еврейском государстве, которое предлагал Герцль? Герцль не был приверженцем древнееврейского языка. «Кто из нас сможет купить железнодорожный билет, изъясняясь на иврите?» — спрашивал он. Разумеется, его памфлеты были проклятием для восточноевропейских сионистов, основной доктриной которых являлось культурное возрождение.
Неудивительно, что, испытывая, с одной стороны, недостаток ответной реакции, а с другой — враждебность и насмешки, Герцль временно отказался от своих замыслов, так как его истинным намерением было лишь возобновление дискуссии. Но стоило ему совершить первый шаг, как мнение многих его венских современников подтвердилось, а именно: Герцль — простой литератор, фельетонист, играющий идеями и понятиями, обсуждая их, а затем отбрасывая, как только они надоедают ему, — известный синдром венской интеллигенции «конца века». Но современники недооценили Герцля — почти так же, как двадцать лет спустя они недооценили русских революционеров, с которыми общались в венских кофейнях и от которых никто не ожидал, что они начнут и возглавят революцию. На самом деле Герцль был абсолютно серьезен. Однажды овладевшая им идея делала его одержимым. Метаморфоза модного писателя в лидера и человека действия была почти что чудом, но, тем не менее, совершенно реальным. Герцль пожертвовал всем ради своей идеи и ради сионистского движения: своим браком (который, по-видимому, многие годы находился на грани развала), своими деньгами, своим здоровьем. Каждую свободную минуту он теперь посвящал сионизму. Эта трансформация была сложным процессом, совпавшим с кризисом личной жизни, и, без сомнения, справедливо, что присущая ему самовлюбленность играла при этом большую роль[57]. Герцль наслаждался ролью царя-мессии, которую принял на себя в последующие годы. Но лишь действительно одержимый человек может взять на себя руководство делом, которое представляется обреченным на неудачу. Но Герцль не питал иллюзий. Годом позже, когда сионистское движение добилось некоторых успехов, он записал в своем дневнике: «У меня есть только армия оборванцев. Я командую толпой подростков, нищих и дураков».
Герцль прожил еще восемь лет после того, как было опубликовано «Еврейское государство». Эти годы он посвятил лихорадочной дипломатической и организационной деятельности и, главное, созданию массовой базы движения. Герцлю пришлось отказаться от идеи привлечь вначале «деньги евреев» и осуществить «революцию сверху». Но он также понимал, что ему не удастся приобрести убежденных последователей среди своих коллег, если он не продемонстрирует некоторые успехи в дипломатической сфере. Пока не появится реальная надежда на получение хартии от султана, вряд ли кто-либо прислушается к Герцлю. Поэтому он спешил из одной европейской столицы в другую, пытаясь установить связи с «сильными мира сего». Он добивался аудиенций у султана и у императора Германии, у римского папы и короля Виктора Эммануила[58], у Джозефа Чемберлена и у лорда Кромера[59], у Плеве и у Витте (ключевых фигур царской России). Одновременно, практически без посторонней помощи Герцль организовывает первый международный конгресс сионистов, учреждает центральную сионистскую газету «Die Welt» («Мир») и занимается множеством повседневных дел набирающего силу движения. Он также пишет для своей газеты «Новая свободная пресса» — и именно это, а не руководство сионистским движением, явилось ключом, который открыл ему двери европейских канцелярий. Ему приходилось лично следить за малейшими деталями. Когда он впервые поехал в Константинополь, ему нужно было не только находить убедительные аргументы, пропагандируя сионизм султану, но также и покупать клубнику, персики и пучки спаржи для его слуг, их жен и «ганимедов» в отеле Захер.
Герцль был импозантной личностью, и когда он стал лидером сионистского движения, его манера держаться обрела почти царственную величественность. Бен Ами, один из делегатов 1-го сионистского конгресса, оставил следующее свидетельство:
«Это больше не элегантный д-р Герцль из Вены. Это — царственный потомок Давида, восставший из могилы и явившийся перед нами во всем великолепии и красоте, которыми легенда окружала его. Все были поражены: казалось, что свершилось историческое чудо, будто бы сам Мессия, сын Давида, стоял перед нами. Меня охватило мощное желание закричать через все это бушующее море радости: «}есЬ1 НатексЬ!» («Да здравствует Царь!»)
Зангвилль, англо-еврейский писатель, был более искушенным человеком, менее подверженным внезапному энтузиазму, однако и он оказался глубоко впечатлен: «Величественная восточная личность — кажется, что он становится выше, когда, выпрямившись, с мрачным сверкающим взором возвышается над собранием, — будто один из ассирийских царей, чьи скульптурные портреты украшают наши музеи». В некотором отношении Герцль был идеальным дипломатом. Он мог источать неотразимое обаяние, его манеры были безупречны и он отличался большим самообладанием; годы, проведенные в Париже, сделали его светским человеком. Но на королей и их министров, в отличие от делегатов конгресса сионистов, нравственный пафос и романтический облик не оказывали влияния. Первым их вопросом всегда было одно и то же: кого он представляет? И какая польза от этого будет для нас?
Что мог ответить Герцль? На раннем этапе своей деятельности он не представлял никого, кроме себя самого, а позже — преданное ему, но невлиятельное меньшинство из еврейских общин. Более того, вызывало большие сомнения, могла ли эта небольшая группа мечтателей оказать кому-либо помощь, хотя бы даже слабой и обнищавшей Турции, в руках которой находился ключ ко всем планам Герцля. Просто невероятно, что в подобных обстоятельствах Герцль получал доступ к герцогам и послам, а позже — к королям и министрам. Его два помощника в дипломатической сфере (оба — неевреи) были, мягко выражаясь, людьми, чуждыми условностей: Вильгельм Гехлер, священник британского посольства в Вене, верил, что, как предрекали пророки, Палестина будет возвращена евреям, и он твердо решил внести свою лепту в осуществление этого библейского пророчества. Гехлер был наставником сына эрцгерцога Бадена и был знаком с императором Германии, так что он мог обеспечить Герцля нужными рекомендациями.
Филипп-Мишель Невлинский, обнищавший дворянин, служил младшим чиновником австрийского посольства в Турции, пока не наделал долгов, из-за чего ему пришлось оставить службу. Тогда он основал газету «Correspondance de l’Est» («Новости Востока»), освещавшую турецкие и ближневосточные дела. В столице Турции у него было множество знакомств, и за плату он обеспечивал Герцлю нужные контакты. Герцлю никак не удавалось прийти к твердому мнению о двух своих ближайших дипломатических консультантах. Гех-лера («нищий священник со склонностью к путешествиям») он считал наивным энтузиастом с манией коллекционера (невообразимая личность, с иронической точки зрения венского еврея-журналиста), но признавал, что «люди, непохожие на нас, воспринимают его совершенно иначе». Может, Гехлер все же и был подходящим инструментом для целей Герцля… Невлинский являлся еще большей загадкой: гораздо более образованный, чем большинство дворян, он был одновременно меркантильным и гордым, лукавым и искренним. Как писал Герцль в 1896 году, Невлинский был самой интересной личностью, которая встречалась ему с тех пор, как он занялся еврейской проблемой. Герцль хотел просто использовать его как инструмент, но полюбил и стал уважать его. А годом позже он уже не был так уверен в своем мнении. И Гехлер, и Невлинский присутствовали на 1-м сионистском конгрессе: «Одной из моих задач было постараться, чтобы они не встречались друг с другом слишком часто».
Когда в апреле 1899 г. Невлинский умер, обнаружилось, что его газата была надувательством: «дюжина подписчиков и вымогательств доделали остальное». Турецкий дипломат рассказывал Герцлю, что покойный секретный агент обманывал его, что он никогда не доводил до сведения султана и его советников идеи Герцля, а, напротив, советовал туркам шпионить за ним. Большинство своих тайн Невлинский унес в могилу. Он, как писал Герцль, «никогда не был приличным», и те, кто пользовался его услугами, старались не афишировать это. Невлинский стоил Герцлю много денег, но никакой пользы сионистскому движению это не принесло. Герцль пришел к выводу, что невозможно установить, «сделал ли он что-либо для нас, обращаясь к султану, и вообще была ли у него такая возможность». И все же Невлинский был смелым и деловым человеком: «После его смерти он выглядит в моих глазах на голову выше всех подонков — опуститься до этой компании было трагической ошибкой всей его жизни»[60].
После выхода в свет «Еврейского государства» вокруг Герцля сплотился небольшой круг молодых сионистов. В основном это были члены венских еврейских студенческих организаций. Он также получал ободряющие письма из Галиции и Болгарии. Двумя «новообращенными» были Давид Вольфсон и Макс Нордау. Вольфсон, родившийся в Литве, стал торговцем лесом в Кельне и являлся одним из лидеров немецкой «Ховеве Сион». Необычайно практичный человек, он был гораздо крепче Герцля связан с иудейской традицией и первым объяснил Герцлю, что без активной помощи еврейских масс Восточной Европы весь его проект останется не более чем абстрактным построением. Макс Нордау, родившийся, как и Герцль, в Будапеште, был старше его на одиннадцать лет. Когда Герцль познакомился с ним в Париже, он уже был одним из весьма известных европейских литературных эссеистов. Его «Светские обманы» и «Вырождение» были в числе самых популярных книг 1880—1890-х годов. Пока не разразилась первая мировая война, Нордау играл ведущую роль в сионистском движении, хотя ему и недоставало той крайней степени преданности и самопожертвования, которые в это движение привнес Герцль.
Это были первые сторонники и приверженцы Герцля. Когда он отправился со своей первой самостоятельной дипломатической миссией, организации сионистов еще не существовало даже в зародыше. У Герцля была долгая беседа с эрцгерцогом Бадена, одним из наиболее сочувственно настроенных к нему немецких принцев. На эрцгерцога личность Герцля произвела большое впечатление, и он обещал поговорить о нем с императором Германии. Но ключ к успеху (или к неудаче) находился в Константинополе, и Герцль решил отправиться туда прежде, чем попытает счастья в европейских столицах. Он увиделся с главным визирем, с генеральным секретарем Министерства иностранных дел и со многими другими высокопоставленными чиновниками, но ему не удалось встретиться с султаном, который в делах управления игнорировал даже ближайших советников. Во время своих последующих визитов Герцль стремился объяснить турецким должностным лицам, что евреи могут предоставить Турции большие кредиты и тем самым помочь ей вновь заявить о своей независимости от иностранных держав. При этом он не единожды обращался к истории об Андрокле и льве. Долг Турции, который можно было бы выплатить с еврейской помощью, был, конечно, для нее основной проблемой. В ответ Герцль просил, чтобы евреям отдали Палестину.
Но султан и его советники вовсе не намеревались отдавать какую-либо часть Османской империи. Они были готовы обсудить еврейскую иммиграцию в Малую Азию, но вновь прибывшие должны были принять турецкое подданство, а поселения их должны быть рассеяны, а не сконцентрированы в одной области страны. Турки к тому же сомневались в полномочиях Герцля. От чьего имени он говорит, и действительно ли в его распоряжении имеются деньги? Конечно, Герцль блефовал. У него до сих пор не было организационной поддержки, и главные еврейские общины и крупные банкирские семейства не обращали внимания на его планы. Герцль просто надеялся, что сможет получить и политическую, и финансовую поддержку на основании обещаний султана. Возможно, турки понимали это, но не хотели окончательно отвергать его предложение, а возможно, надеялись, что присутствие Герцля в Константинополе могло стать стимулом для более состоятельных финансовых предложений других стран.
Герцль возвратился из Константинополя с туманными обещаниями. Он не достиг никакого ощутимого прогресса, но, по крайней мере, его приняли и выслушали. Новости о его миссии распространились по всему еврейскому миру и воскресили много чрезмерных надежд. На софийском железнодорожном вокзале его встречала масса евреев, их представители целовали ему руку, в приветственных речах его называли «вождем» и «сердцем» Израиля. Герцль был ошеломлен, смущен и глубоко тронут. До сих пор он обращался только к богачам и властьимущим, которые отвергали его проекты. Его переговоры с французскими Ротшильдами все еще продолжались, но результат их был таким же негативным, как и в других подобных случаях. Идея обратиться напрямую к еврейским массам должна была прийти ему в голову как раз перед поездкой в Лондон, почти сразу же после возвращения из Турции. Герцль был в Англии в прошлом году и разъяснял свою идею создания еврейского государства «Маккавеям» — англо-еврейской профессиональной группе, — которые выслушали его сочувственно. Зангвилль выразил ему свою поддержку, а в Кардиффе полковник, командующий Уэльсским полком, сказал Герцлю: «Я — Даниель Деронда». Родившийся христианином, сын выкрестившихся еврейских родителей, он нашел свой обратный путь к еврейскому народу. Его дочери, Рашель и Кармела, учили древнееврейский язык, и он, полковник Голдсмид, хотел посвятить свою жизнь еврейскому народу.
ebooksa