На протяжении 1903 года здоровье Герцля ухудшилось. К тому же сказалось невыносимое напряжение 6-го конгресса. В его дневнике стали появляться частые записи о предчувствии смерти. Но он не мог долго отдыхать и вскоре отправился с еще одной дипломатической миссией. В Риме он встретился с Виктором Эммануилом III, молодым королем, унаследовавшим трон несколько лет тому назад — тогда же, когда вступил на престол новый римский папа Пий X. Король, который посещал Палестину, заметил, что эта страна стала уже в основном еврейской и, без сомнения, будет когда-нибудь принадлежать евреям. Когда Герцль заметил, что сейчас им запрещен въезд даже туда, король ответил: «Чепуха, все можно сделать с помощью бакшиша». Римский папа оказался менее полезным: «Мы не можем препятствовать евреям приезжать в Иерусалим, но мы никогда не сможем это санкционировать».
Последние месяцы жизни Герцля были отравлены ссорой с русскими сионистами. Усишкин, их самый агрессивный лидер, который во время конгресса находился в Палестине, после своего возвращения опубликовал письмо, соглашаясь с избранием его в Комитет Действия. Но при этом он заявлял, что не чувствует себя связанным с резолюцией по поводу Уганды. Это был открытый бунт, и Герцль в ответ резко атаковал Усишкина и политиков, поддерживаемых русскими членами «Ховеве Сион», которых он представлял. Какова была цель покупки частных земель в Палестине? Усишкин мог купить любой участок земли в его родном Екатеринос-лаве, но он так и остался бы частью России. Русские сионисты на своей конференции в Кракове объявили, будто Герцль нарушил базельскую программу, и избрали трех членов для встречи с ним, чтобы решительно потребовать от него отказаться от деспотических методов и в будущем подчинять все свои проекты избранному верховному органу — Комитету Действия. Он должен был также дать письменное обещание, что не будет просить поддержки конгресса ни для каких территориальных проектов, кроме тех, которые будут касаться Палестины или Сирии. Этот ультиматум жестоко оскорбил Герцля и вызвал большое возмущение всех членов сионистского движения, за исключением русских. Его расценили как попытку свергнуть лидера. Герцль отказался встретиться с ними, но вместе с тем заметил, что эмиссары лично, во время встречи с Комитетом Действия в апреле 1904 года, делают успешные шаги для примирения. Он объяснил, что не собирается ехать в Уганду и не будет оказывать никакого давления в отношении Восточной Африки. Он хочет, чтобы еврейский народ сам принял решение на основе сложившихся обстоятельств. Но он настаивает на превосходстве политического сионизма над старыми подходами «Возлюбленных Сиона». Русские всегда говорили ему, что они уже были сионистами на протяжении двадцати или двадцати пяти лет, но чего они достигли без политического сионизма? Они встречаются своими маленькими группами и собирают мало денег. Русские согласились с аргументами Герцля, что Комитет Действия сделал все возможное для Палестины и будет продолжать делать, и выказали ему доверие. Угандский проект отошел на задний план. Из Лондона пришли противоречивые сообщения в отношении того, будет ли британское правительство его поддерживать. Эксперты сделали неблагоприятное заключение: белые поселенцы Восточной Африки протестуют против притока евреев.
Герцль не дожил до того, чтобы увидеть, как 7-й конгресс официально похоронил проект. Его здоровье резко ухудшилось, и он умер 3 июля 1904 года в возрасте 44 лет. Даже его ближайшие друзья не знали, насколько серьезно он болен, и смерть его оказалась жестоким ударом для всего движения. Для сотен тысяч евреев Восточной Европы это был самый печальный день в их жизни. Герцль создал сионистское движение почти без посторонней помощи. Он был символом самых сокровенных надежд, символом стремления к лучшему будущему. Он был новым Моисеем, который должен был вывести евреев из дома рабства к Земле Обетованной. Герцля почитали как великого героя даже в Центральной Европе. Один из его последователей рассказывал, что в день, когда пришло известие о смерти Герцля, он встретил его маленького сына и воздал ему почести, словно наследному принцу[96]. Герцль выразил желание быть похороненным как беднейший из бедных. Но многие тысячи евреев пришли отдать ему свои почести, и культ Герцля еще больше укрепился. Для его критиков такое почитание выглядело странным и неожиданным, так как Герцль потерпел полную неудачу и сам признавал это. Вся его лихорадочная активность оказалась тщетной. Когда он умер, надежда сионистов на Палестину стала еще более призрачной. Правительства России и Германии больше не старались помочь, да и не могли ничего сделать, а другие были настроены еще более негативно. Сионисты отвергли Уганду, и не было никаких оснований верить, что Англия сделает лучшее предложение. Дипломатическая активность Герцля в основном представляла собой работу в области общественных связей. Все, чего ему удалось достичь, — это драматизации еврейской проблемы. По крайней мере, правительства и народы Европы стали интересоваться этой проблемой и узнали о возможном пути ее разрешения.
У Герцля было огромное желание достичь известности писателя и драматурга, но в области литературы он не обладал выдающимся талантом. Его живо интересовали отношения в среде нееврейской аристократии. Он презирал журналистов и посредственную еврейскую интеллигенцию, хотя, по большому счету, и сам являлся ее представителем. Известность (но не успех!) пришла к нему в последние годы жизни. Ему была присуща большая самовлюбленность; он всецело был предан своему делу и требовал от своих последователей слепого повиновения. В психологическом отношении это следует рассматривать в свете той преданности, которая окружала его: он был единственным сыном своих родителей, и их безграничная терпимость, безмерное обожание (особенно матери) мешали его становлению и приносили вред его взглядам на мир и на самого себя[97]. Он был сильно привязан к своей матери, которая возлагала на него слишком большие честолюбивые надежды. Конечно, в отношении того, что касается источников политического сионизма, подобные объяснения неуместны. И они не очень помогают объяснению идеологического развития Герцля с точки зрения общего упадка либерализма, который он наблюдал в свои парижские годы. Герцль не был оригинальным политическим мыслителем. В своем анализе еврейского вопроса он не пошел дальше Пинскера, который дал его еще двадцать лет назад. Действительно, его разочаровал либерализм, так как он был обеспокоен разрешением еврейского вопроса. Это побудило некоторых рассматривать его как часть той традиции, которая способствовала подъему национального движения во всей Европе к концу XIX века. Герцль понимал, что ассимиляция ни к чему не привела, и чувствовал, что евреи Восточной и Центральной Европы находятся перед лицом большой опасности[98]. Но во всех других отношениях он в большой степени являлся сыном либерального века и, несомненно, не был узколобым националистом. Его стремление к созданию еврейского государства в Палестине порождалось страстным желанием найти какое-либо решение еврейского вопроса.
Как часто указывали восточноевропейские критики Герцля, в нем было слишком мало специфически еврейского. Больше всего это, возможно, проявилось в его мечте о еврейском государстве — в «Altneuland» («Старой новой земле»), новелле, опубликованной в 1902 году. В этой наполовину политической фантазии, наполовину новой научной фантастике в духе Жюля Верна описывается, как два рассказчика посетили в 1923 году Палестину, которая к тому времени стала еврейским государством. Массовая эмиграция евреев из Восточной Европы была завершена, Палестина процветала и с помощью современной технологии и современных методов ирригации превратилась в богатую и передовую страну. Возникло новое, прогрессивное общество, основанное на социалистической идее не в духе ортодоксального марксизма, а на принципах кооперации. Оно представляло из себя нечто среднее между капитализмом и обществом, основанным на принципах коллективного хозяйства. Земля не принадлежала частным владельцам. Образцом хозяйствования были фактории на открытом воздухе. Полностью эмансипированные женщины, свободное образование, никаких наказаний преступников — только лишь перевоспитание. Полное отделение церкви от государства и абсолютная свобода совести. Основной принцип, на котором базируется государство, — терпимость. «Чужестранец должен чувствовать себя здесь как дома», — были последние слова умирающего президента этой страны, прообразом которого был профессор Мандельштам, ветеран русского сионизма. Арабская проблема была разрешена без особого труда: Решид Бей, один из ближайших друзей героя, спрашивает: «Почему мы должны что-то иметь против евреев? Они обогащают нас, они живут с нами, как братья».
То государство, о котором мечтал Герцль, — это типично либеральная, проникнутая оптимизмом и идеалами Просвещения модель общества прогрессивного образца. Поэтому «Старая новая земля» опровергает любые попытки считать упадок либерализма ключом к политической ориентации Герцля. Его огорчало положение евреев в европейском обществе, но будущее государство, о котором он мечтал, было на самом деле настолько толерантным и космополитичным, что могло вызвать возмущение культурных сионистов наподобие Ахада Гаама. Ахад Гаам спрашивал, что же специфически еврейского было в этом новом государстве? Название «Сион» в книге ни разу не упоминается, обитатели герцлевского государства не говорят на иврите, и о еврейской культуре не сказано практически ничего. Это просто еще одно современное светское государство, и Ахад Гаам возмущался таким подходом и считал его очередным проявлением ассимиляции. Он доказывал, что если африканским неграм однажды удастся построить собственное государство, то оно будет очень похоже на мечту Герцля. Подобная критика была оправданной, так как Герцль описывал современное, технологически развитое и просвещенное государство, населенное евреями, а не специфически еврейское государство. Ахад Гаам тщетно, или, как утверждал Нордау, злобно, некорректно и совершенно неоправданно, выискивал специфически еврейские особенности в герцлевском представлении будущего еврейского государства, продолжая оставаться в своем духовном гетто.
Мечта Герцля и его политика подвергались постоянной критике. Его идеи в отношении социальной политики были примитивными, и он недооценивал социалистическое движение. Он также не предвидел столкновений с арабами, но его критики не учитывали, что общая численность арабов в Палестине в то время составляла немногим более полумиллиона, а национального движения палестинских арабов еще не существовало. Во время своих переговоров в мировых столицах он использовал сомнительные аргументы и методы, так как, будучи генералом без армии, не мог вести их с позиции силы. Его аристократический стиль и любовь к тайной дипломатии иногда справедливо критиковали, но никакие другие формы дипломатии не приносили результатов, и лишь только властный человек мог обеспечить минимум дисциплины среди неуправляемой массы последователей, каждый из которых был сам себе политиком. В некоторых вопросах Герцль был удивительно слеп, но не исключено, что именно это и позволяло ему действовать. Только абсолютная преданность делу могла воздействовать как на его друзей, так и на врагов. Массовые движения не создаются людьми, которые не пользуются доверием и которые не уверены в себе полностью. В глубине души Герцль мог иногда сомневаться в том, что достигнет своей цели. Разумеется, было много моментов отчаяния. Но это не влияло на его внешнее поведение — поведение человека гордого, абсолютно уверенного в себе, преуспевающего в своем деле. Он никогда не расслаблялся, слишком хорошо зная, что если движение, которое он возглавляет, не добьется реальных результатов в относительно ближайшем будущем, то оно распадется, а надежды, которые он возбуждал, сменятся отчаянием.
После смерти Герцля не оставалось больше никакой реальной надежды, что сионистское движение укрепится в Палестине, прежде чем распадется Османская империя. Политический сионизм, который Герцль проповедовал, казался несостоятельным, и через несколько лет после его смерти руководство движением перешло в руки «практических сионистов», которые с самого начала заявляли, что внезапного чуда не произойдет, что лишь в некотором неопределенном будущем, как результат постоянной и постепенной колонизации Палестины, появится база для политического самоопределения. И все же труды Герцля не были напрасны. Для него сионизм оставался движением политиков-профессионалов, направленным на культурное возрождение еврейского народа с попутным вовлечением в филантропическую и колонизационную деятельность мировой финансовой и политической элиты. Герцль преобразил настроение в политическое движение и нанес его на карту Европы как одно из национальных движений, ставшее тем, что в следующем веке будет называться «национальным либерализмом». Усилия Герцля привели к массовому подъему самосознания сотен тысяч евреев Восточной Европы и многих западных евреев, которые остро ощущали проблемность и маргинальный характер своего существования в нееврейском обществе. И наконец, Герцль заложил фундамент для дальнейших достижений сионистского движения, и с некоторой оговоркой его можно назвать создателем Декларации Бальфура.
Детальное изучение движущих мотивов деятельности Герцля, его склада ума и характера лежит вне сферы данной истории движения сионизма. По свидетельствам его друзей и последователей, это была мессианская личность, самоотверженно трудившаяся ради спасения своего народа, которому он, подобно святому, принес себя в жертву. Позднейшие историки, помимо очарования политических идей Герцля и его личного магнетизма, подчеркивали сложный характер его личности, серьезные причины его обращения к сионизму, мотивы его поведения[99].
Эти люди начинали заниматься политической деятельностью по многим причинам, обычно запутанным и сложным: играли свою роль тщеславие, стремление к самореализации, ощущение великой миссии и множество других факторов. Распутывание их — увлекательная, но не очень благодарная задача, ибо она не проливает свет на сущность самих политических идей. Нетрудно указать на большое сходство в характерах и мыслях Герцля и Лассаля: мечты о том, чтобы вывести евреев из рабства, романтическая окраска мыслей, очарованность аристократическими традициями, светскими раутами и дуэлями, несбывшиеся литературные мечты и т. п. Они оба были одинаково далеки от иудаизма, но один полностью потерял надежду на возрождение еврейского народа, в то время как для другого еврейское национальное освобождение стало главной идеей жизни.
Если же смотреть с точки зрения истории, то все началось с того, что в 1890-х годах еврейский журналист по имени Теодор Герцль выразил в знаменитом памфлете настроения многих своих современников и впоследствии возглавил движение, которое развилось в их среде. В сущности, он был романтиком, а идеи его — непоследовательными и зачастую малопродуктивными. Герцля сравнивали, и совсем не в его пользу, с наиболее искушенными политическими мыслителями его века. И все же в одном вопросе, самом главном в его жизни, он был прав: он ощущал ненормальность жизни евреев в Европе и предвидел опасности, с которыми они могли столкнуться в будущем; он отчаянно искал разрешения вопроса, пока не станет слишком поздно. Возможно, были правы те его критики, которые доказывали, что антисемитизм был временным явлением и даже не очень важным sub specie aeternitates[100]. Но эти критики были озабочены судьбой человечества в целом, а не судьбой евреев. Герцль чувствовал, что евреи просто не могли ждать. Герцль был торопливым пророком.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
МЕЖДУЦАРСТВИЕ
После смерти Герцля многие решили, что сионизм дошел до своего логического завершения. Это движение было его созданием, и всех сподвижников объединяла прежде всего преданность лидеру. Он был и президентом, и пророком, и кроме него не существовало вождя, способного внушить подобные энтузиазм и доверие, хотя на протяжении последних двух лет жизни его положение и было шатким и он терпел множество нападок и резкой критики. Удастся ли следующему лидеру сохранить целостность движения? После смерти Герцля стало очевидно, что его политика, дипломатические шаги, предпринятые в Константинополе и в европейских столицах, потерпели неудачу. Споры по поводу Уганды оставались неразрешенными, кроме того, внутри сионистского движения постепенно усилилась фракционная борьба и стали даже возникать отдельные партии. Возможно, этот процесс был неизбежен, поэтому выбрать президента, пользующегося поддержкой большинства, было почти невозможно. Как писал один из ближайших сотрудников вождя сионизма через год после его смерти, если бы и появился второй Герцль, он был бы сокрушен во фракционной борьбе[101].
Прежде всего, существовала проблема русских сионистов. Русские, по общему признанию, больше всех содействовали движению, но при царском режиме сионизм находился на полулегальном положении. Русские сионисты не могли оказать никакого влияния ни на свое собственное правительство, ни тем более на правительства других стран. У них не было интернациональных связей и дипломатического опыта. Руководство движением должно находиться в руках западных евреев, как бы сильно ни сомневались в них русские сионисты. Но сионисты Центральной и Западной Европы затруднялись определить дальнейшее направление движения. До сих пор Герцль сам осуществлял большинство своих идей, и даже у его ближайших соратников было мало сомнений, что, несмотря на свою гениальность, энергичность и преданность делу, уважаемый всеми лидер потерпит неудачу. Когда вскоре после смерти Герцля возник вопрос об опубликовании его дневников, Нордау самым решительным образом высказался против этого: «Если вы опубликуете дневники Герцля, то погубите его имя. Любой, кто прочтет их, будет считать его дураком и мошенником»[102].
7-й конгресс сионистов, проведенный в Базеле в конце июля 1905 года, должен был принять решение по проекту Уганды. Как и следовало ожидать, он был отклонен, что вызвало большое возбуждение среди делегатов и привело к выходу «территориалов» под руководством Зангвилля, а также некоторых восточноевропейских левых группировок, в том числе и таких известных сионистов, как Сиркин. Конгресс должен был также выбрать нового лидера. Но нужно было не просто найти подходящую личность, вопрос стоял гораздо шире: необходима была политическая переориентация. На протяжении многих лет русские сионисты под руководством Усишкина, а также некоторые другие доказывали, что дипломатия Герцля ни к чему не ведет и что назревают политические условия для хартии. Основное внимание следует уделять практической работе, созданию новых сельскохозяйственных поселений и вообще укреплению еврейского присутствия в Палестине. Более двух десятилетий Герцль выступал против такого подхода «Ховеве Сион», но без особого успеха. Он рассматривал вопрос колонизации Палестины в широком масштабе, но это было совершенно невозможно без предварительного политического соглашения с Турцией. Вложение денег и рабочей силы в мелкомасштабную колонизацию означало не только распыление скудных средств движения — это оставляло еврейских поселенцев беззащитными заложниками в руках Турции.
Герцль был непреклонен: «Ни единого человека и ни единого пенни для этой страны, пока не будет предоставлен разумный минимум привилегий и гарантий»[103]. Нордау, Боденхаймер, Марморек и другие ближайшие соратники Герцля разделяли эти взгляды. Движение должно было ждать, пока в Турции появится плеяда политиков, с которыми переговоры о заключении хартии будут более перспективными. До тех пор все проекты крупномасштабной колонизации следует отложить. Но предлагалось множество альтернативных практических действий. Нужно было создавать малые поселения в Палестине и укреплять сионистское движение в диаспоре. В принципе «практики» не были против дипломатии, но они считали, что постепенных уступок можно добиться скорее, чем всеобъемлющей хартии; чем больше будет численность еврейского населения в Палестине, тем легче можно будет достичь концессии.
В конечном итоге на 7-м конгрессе была принята компромиссная резолюция: отвергая опору на филантропов и стратегию создания мелких поселений, деятельность сионистского движения была направлена на индустриализацию и укрепление положения сельскохозяйственных поселений в Палестине («по мере возможности — на демократических началах»). Был избран новый Исполнительный комитет, состоящий из трех сторонников «практического сионизма» (профессора Варбурга, Усишкина и Когана-Бернштайна) и трех политических сионистов (Леопольда Гринберга, Якоба Канна и Александра Марморека). Президентом Внутреннего Комитета Действия и всего движения стал Давид Вольфсон, который несколько преждевременно заявил в своей заключительной речи, что кризис удалось преодолеть[104].
Давиду Вольфсону было сорок девять, когда он принял этот пост. В движении, состоящем преимущественно из молодых людей, это был уже достаточно зрелый политик. Вольфсон родился в Литве, недалеко от германской границы, получил традиционное еврейское образование, занимался лесоторговлей. Его фирма в Кельне процветала. Еще в молодые годы он стал членом «Возлюбленных Сиона». Интерес Вольфсона к еврейской проблеме никогда не ослабевал. Он был одним из ближайших приверженцев Герцля, который называл его «лучшим», считал единственным полезным человеком среди сотен дилетантов и своим преемником. В своем завещании Герцль просил его позаботиться о своей семье. Манера Герцля вести дела часто повергала Вольфсона в отчаяние, и поэтому ожидалось, что весь прошлый опыт привлечет его в ряды «практического сионизма». Но деловые качества Вольфсона и верность Герцлю сделали его продолжателем традиций именно политического сионизма. То же самое справедливо и в отношении Якоба Канна — еще одного представителя деловых кругов в новом комитете. Как он считал, мелкие инвестиции без политических гарантий — предприятие сомнительное.
Вольфсон не стремился стать новым лидером. Он поехал в Париж, чтобы уговорить Нордау принять руководство движением, и когда тот заявил, что считает кандидатуру Вольфсона «единственно правильным выбором», Вольфсон ответил, что Нордау, безусловно, сошел с ума[105]. Назначение он принял только после того, как на него было оказано большое давление — даже русские сионисты поддержали его кандидатуру. Конечно, Вольфсон знал, что ему придется столкнуться с мощной оппозицией. Русские сионисты считали его благородным, преданным делу тружеником, но человеком, «лишенным индивидуальности и собственного взгляда: он делал все возможное, чтобы подражать своему идеалу — Герцлю, но не обладал ни его личными качествами, ни организаторскими способностями»[106]. «Все наши европейские гости говорят о Вольфсоне одно и то же», — рассказывал Луи Липски. Это человек средней образованности, без особых дарований и собственного мнения, не обладающий энергичностью и способностями лидера, не понимающий идей Герцля, последователем которого он себя объявляет[107].
ebooksa