История сионизма

На следующий день Герцль опять имел короткую беседу с Чемберленом и гораздо дольше общался с лордом Лансдауном, чье отношение к его предложениям выглядело вполне благожелательным. Он попросил написать меморандум для кабинета министров и обещал обо всем уведомить Кромера. Герцль отправил в Каир Леопольда Гринберга, английского сиониста, который позже стал редактором «Еврейской хроники». Гринберг встретился и с Кромером, и с египетским премьер-министром, который упомянул о различных трудностях — таких, как претензии Турции на обсуждаемую территорию и провал прежних попыток основать еврейскую колонию в районе древней Медии. Кромер предложил срочно создать экспертную комиссию. Герцль согласился с этим, подчеркнув, что, так как у евреев нет альтернативы, им придется принять землю, которую другие считают негодной. Ему нетрудно было понять, что Кромер решал все; британское правительство не пойдет дальше Кромера.

Экспедиция была отправлена, и Гринберг продолжил переговоры в Каире. Но Герцль, опасавшийся, что дела идут не так гладко и быстро, как ему хотелось, решил также отправиться в Каир. Его встреча с Кромером («самым неприветливым англичанином, из тех которые мне встречались») не была успешной. Вице-король сказал Герцлю, что его не волнует представитель Турции в египетской столице. Но вопрос о снабжении водой имеет жизненно важное значение. Вода для ирригации может поступать только из Нила, и Герцль должен ждать сообщения комиссии. С этим Герцль и был отпущен. «Многовато высокомерия, — записал он в своем дневнике. — Смесь тропического безумия с самовластием вице-королей». После встречи с Кромером он почувствовал симпатию к египетскому национализму. Его поразил разумный молодой египтянин, с которым он встретился на лекции. «Они становятся хозяевами. Удивительно, что Англия не замечает этого. Она думает, что всегда будет иметь дело с феллахами»[86]. Герцль пробыл в Египте всего несколько дней, но переговоры затянулись на несколько месяцев. И в результате еще одно поражение. Египетское правительство отвергло проект, касающийся Эль-Ариш, потому что специалисты по ирригации сделали заключение, что для успешного осуществления проекта потребуется в пять раз больше воды, чем считалось первоначально. Отведение такого количества воды из Нила они сочли невозможным. 12 мая 1903 года Герцль получил телеграмму с сообщением, что проект окончательно отклонен. Через четыре дня он записал в своем дневнике, что считал синайский проект настолько определенным, что уже не хотел покупать фамильный склеп на дублинском кладбище, где был временно похоронен его отец: «Теперь я считаю, что дело настолько расстроилось, что мне нужно обращаться в городской суд и приобретать склеп»[87].

Но Герцль не прекратил работу. Месяцем ранее в Лондоне было упомянуто о новом проекте. Чемберлен, совершивший поездку по Африке, сказал Герцлю, что он увидел Уганду и подумал: «Вот земля для д-ра Герцля… но он, конечно, хочет только Палестину или ее окрестности». В Уганде, как сообщил Чемберлен, было жарко на побережье, но внутри страны для европейцев был превосходный климат. Там можно было производить сахар и хлопок. Герцль отмахнулся от этой идеи. Еврейское государство должно находиться вблизи Палестины. Когда-нибудь позже евреи смогут поселиться также и в Уганде, потому что слишком многие хотят эмигрировать. Но через месяц после провала проекта Эль-Ариш и после встречи Гринберга с Чемберленом Герцль был уже более склонен рассматривать Восточно-Африканский проект. Политическое значение этого предложения казалось важным. Вероятно, это можно будет использовать как учебный плацдарм для еврейских национальных сил? 30 мая Герцль написал Ротшильду: «Я не обескуражен. У меня уже есть другой план, и очень влиятельный человек готов помочь мне»[88]. Так началась еще одна важная глава в отчаянных усилиях Герцля найти страну для людей, не имеющих земли, и это вовлекло сионистское движение в такой глубокий кризис, с каким оно еще не сталкивалось.

До того, как обсужение вопроса об Уганде достигло решающей стадии, Герцль предпринял еще одну политическую миссию, которая возбудила еще большее недоверие и резкую критику в рядах его движения. В августе 1903 года он поехал в Санкт-Петербург, чтобы обсудить с руководящими членами царского правительства различные возможности ускорения эмиграции русских евреев. Но как мог Герцль разговаривать с Плеве, главным реакционером, который, как министр внутренних дел, нес ответственность за ужасные волны погромов, прокатившиеся по России всего несколько месяцев тому назад, с человеком, «чьи руки были запятнаны кровью тысяч еврейских жертв»? (Вейцман). Всего несколькими месяцами ранее, между 6 и 8 апреля, во время Кишиневского погрома было убито около пятидесяти евреев, множество ранено и многие еврейские женщины были изнасилованы. В еврейской общине царило единственное чувство — ужас. Но было также и жутким позором, что евреев избивали и убивали, как овец, без всякого сопротивления с их стороны. «Великая скорбь и великий позор, — писал после этой резни Бялик, — и что из двух более велико, ответь, о сын человеческий!» «Внуки Маккавеев — они бегут, как мыши, они прячутся, как клопы, и умирают, как собаки, где бы ни находились».

Кишинев был поворотным пунктом в истории евреев Восточной Европы, началом их самозащиты. Погромы в России в 1903 году породили волну возмущения в Западной Европе, и Герцль предположил — не без оснований, — что царское правительство, стремясь восстановить свой престиж, возможно, пойдет на определенные уступки. В июне Плеве дал указания принять решительные меры против сионистской пропаганды, так как, по его заявлению, сионисты отклонились от своей первоначальной цели, а именно — эмиграции евреев в Палестину, и вместо этого стали заниматься укреплением национального еврейского сознания и созданием тайных обществ. Кроме того, была запрещена продажа акций Еврейского Колониального треста, так же, как и денежные сборы для Еврейского национального фонда. Это являлось реальной угрозой для сионистского движения.

Герцль надеялся, что царское правительство, стремящееся избавиться хотя бы от части евреев, можно будет убедить оказать давление на Турцию, чтобы она приняла их. Это была более чем фантастическая мысль: Турцию беспокоило соседство могущественной северной державы, и русские евреи являлись в глазах турок потенциальными агентами Москвы. Герцля представили и Плеве, и Витте — министру финансов. Плеве, которого Герцлю описывали как грубого человека, произвел на него гораздо лучшее впечатление, чем Витте, имевший репутацию либерала и даже друга евреев. Плеве сказал с циничной откровенностью: евреи живут в гетто, и их экономическое положение плохое; право получить высшее образование имеют лишь немногие, «иначе у нас не будет возможности предоставлять его христианам». За последнее время положение евреев ухудшилось, так как многие из них присоединились к революционным партиям. Герцль предложил, чтобы Россия вмешалась и повлияла на утверждение султаном хартии, сняла ограничения для работы сионистов в России и оказала помощь эмигрантам. Плеве проявил удивительно хорошую информированность в отношении деятельности русского сионистского движения. Он заявил, что со времени Минской конференции (в сентябре 1902 года) это движение стало больше интересоваться культурным возрождением и политической работой, чем своей первоначальной целью — эмиграцией, и что его руководители, за редким исключением, настроены против Герцля. В этой ситуации Герцля можно было сравнить с Христофором Колумбом, когда на его корабле матросы подняли бунт против капитана: «Помогите нам скорее добраться до земли, и бунт закончится. Равно как и дезертирство в ряды социалистов».

Когда Герцль через неделю опять увиделся с Плеве, царь уже был информирован о его предложениях. Он согласился с тем, что сионистское движение должно получить моральную и материальную помощь в проведении мер, которые должны помочь сокращению численности еврейского населения в России. Но необходимо предупредить: сионистское движение будет пресечено, если оно станет вести к любому усилению еврейского национализма. Царь заявил: его ранит мысль о том, что кто-либо согласен с утверждениями, будто русское правительство поощряло погромы. Разве царь, при своей великой и хорошо известной доброте, не простирает свое покровительство на всех подданных? Он весьма огорчен даже мыслью, допускающей малейшую жестокость. Плеве, будучи более честным человеком, чем его господин, вновь согласился, что положение евреев было жалким: «Если бы я был евреем, то, возможно, тоже был бы врагом правительства». Но в России проживало слишком много евреев, и царское правительство было не в состоянии изменить свою политику. Оно хотело удержать тех, кто обладал выдающимся умом, был способен ассимилироваться, но при этом стремилось избавиться от остальных, и поэтому одобряло создание независимого еврейского государства, способного вместить несколько миллионов евреев.

Встреча Герцля с Витте была менее успешной. Как рассказывал Герцль, Витте утверждал, что евреи — высокомерные, бедные, грязные, отталкивающие и занимаются самыми отвратительными делами — такими, как сводничество и ростовщичество. Витте был против того, чтобы их судьба стала еще более несчастной, но выхода не было: им приходилось терпеть существующее положение дел. Идеи сионизма казались ему не то чтобы непривлекательными, но целиком непрактичными. Расставшись с Витте, Герцль был в недоумении: каким образом министр финансов все же приобрел репутацию друга евреев, если он совершенно ничего не сделал, чтобы помочь им на протяжении своего тринадцати- или четырнадцатилетнего пребывания в правительстве? Возможно, Витте просто хотел извлечь выгоду из того, что у Плеве возникли неприятности из-за кишиневского дела, надеясь на падение своего соперника? Результаты поездки Герцля в Россию оживленно обсуждались. Герцль рассказывал, что Плеве сказал ему, что, несмотря на его (Герцля) посредничество, сионизм будет запрещен в России. Но в следующем году Плеве был убит террористом, и произошло еще больше погромов — зачастую при молчаливом одобрении правительства, которое было гораздо больше озабочено другими проблемами, чтобы предпринять какие-либо конструктивные действия для решения еврейского вопроса. Критики Герцля утверждали, что его переговоры были безуспешными, что он заключил соглашение с Плеве, пообещав, что еврейские социалисты не будут нападать на правительство, и что в этом отношении он пытался воздействовать на «Поале Сион», левых сионистов. Герцль действительно заявил на 6-м конгрессе сионистов, что правительство России не будет чинить препятствий сионистскому движению, если оно будет действовать в рамках закона[89].

Это сообщение вызвало возмущение, и не только среди «левых». Вейцман считал, что переговоры Герцля в России были совершенно бесполезными: он был потрясен бедствиями русских евреев, предвидел дальнейшие потрясения и хотел быстро разрешить вопрос. Но его надежда на то, что люди наподобие Плеве смогут как-нибудь помочь, была абсолютно нереальна: «Антисемиты неспособны оказывать помощь в создании еврейской родины; их позиция не позволяет им делать что-либо, чтобы реально помочь еврейскому народу. Погромы — да, репрессии — да, эмиграция — да, но ничего, что могло бы привести к свободе евреев»[90]. Это была дилемма, с которой сталкивались и все последующие лидеры сионизма, а не только Герцль. Через тридцать лет Вейцман был приглашен на аудиенцию к Муссолини. Должны ли были лидеры сионизма ограничивать свою дипломатическую деятельность лишь общением с либерально-демократическими государственными деятелями? Отказ от встреч с диктаторами и антисемитами могло уберечь их от очень многих нравственных конфликтов. Но это резко ограничило бы их свободу действия и могло бы помешать усилиям спасти еврейские жизни.

Каковы бы ни были сомнения руководителей и рядовых бойцов сионизма, еврейские массы устроили Герцлю такой прием, какого никогда не оказывали ни одному еврейскому лидеру. Когда он проезжал по улицам, десятки тысяч кричали ему: «Hedad!» («Хайль!»). После приема в Вильно Герцль записал в дневнике, что этот день навсегда останется в его памяти. Он впервые встретился лицом к лицу с еврейским народом Восточной Европы. Эти угнетенные люди явно были несчастны: «В их приветствиях была какая-то нота, растрогавшая меня до глубины души, но мысль о газетном репортаже помогла мне сдержать слезы»[91].

Герцля предупредили о резкой оппозиции «бундовцев» — анитисионистски настроенных евреев-социалистов, и он с некоторым опасением наблюдал, как к нему приближались несколько молодых рабочих с твердым и решительным выражением лица, которых он принял за членов этой партии. Но, к его большому удивлению, один из них выступил вперед и предложил тост за тот день, когда «Melech Herzl» («король Герцль») будет царствовать. Насколько безмерным было отчаяние еврейских масс, до такой же степени (опять же, по оценке Вейцмана) огромная волна слепой надежды — необоснованной, стихийной, инстинктивной и истеричной — сопровождала визит Герцля.

Через неделю после приезда из России Герцль находился в Базеле на 6-м конгрессе. Он доложил Комитету Действия о своих переговорах в Санкт-Петербурге и был неприятно поражен неблагодарностью русских сионистов: «Ни один из них, с кем бы я ни встречался, не удостоил меня хотя бы улыбкой за мой беспримерный труд, хотя бы словом благодарности». Он слышал одни лишь упреки. На следующий день он сообщил своим коллегам, что Гринберг получил послание от сэра Клемента Хилла, главы Департамента Протектората министерства колоний, в котором говорилось, что британское правительство «заинтересовано в любом хорошо обдуманном проекте помощи для улучшения положения еврейского народа». Что касается разговора с д-ром Герцлем по поводу создания еврейского государства в Африке, то было слишком мало времени, чтобы тщательно рассмотреть все детали плана, и поэтому нет возможности высказать какое-либо определенное мнение. Но правительство Великобритании готово предоставить все возможности сионистской исследовательской комиссии, которая должна поехать в Африку и выяснить, есть ли там какие-либо подходящие свободные земли. Если результат будет положительным и проект понравится правительству, появится реальная возможность для создания еврейской колонии или поселения под управлением еврейского должностного лица (главы местной администрации). Население этой колонии сможет соблюдать свои национальные обычаи[92].

Письмо, написанное по всем правилам дипломатического протокола, произвело большое впечатление. Членов, лидер русских сионистов, в порыве энтузиазма стал читать «Шегехя-ну» — ритуальную молитву, которую произносят при получении хороших новостей. Это письмо означало не только признание еврейского народа реальной силой, но и выражение готовности помочь ему. Другие были настроены более скептически. Но для всех проект оказался сюрпризом. Сам же Герцль не испытывал полного удовлетворения. Гринберг написал, что Джозеф Чемберлен рассматривает вопрос о регионе между Найроби и склоном Нана. Герцль не был уверен, подойдет ли эта область для европейских колонистов, а также будет ли британское правительство согласно предоставить им самостоятельность. И наконец, он знал, что для осуществления любого подобного проекта необходим большой энтузиазм, чтобы преодолеть первоначальные трудности. И даже Герцль, с его огромным престижем и умением управлять, сомневался, сможет ли он убедить сионистов последовать за ним в Уганду.

Вначале все казалось просто. Когда Герцль сообщил делегатам о письме из Англии, это известие было встречено шквалом аплодисментов. Левин, один из секретарей конгресса, увидел на лицах делегатов «изумление, восторг — но не признаки протеста… Первоначальное впечатление, вызванное великодушным британским предложением, затмило все другие соображения»[93]. Но когда различные фракции стали рассматривать проект детально, возникла большая оппозиция. Конгресс даже не попросили сделать выбор между Угандой и Палестиной, а просто поддержали отправку исследовательской комиссии в Восточную Африку. Герцль ясно сказал в своей речи, что Уганда никогда не была и не станет Сионом. В качестве крайней меры была рассмотрена помощь тем евреям, которые были вынуждены эмигрировать немедленно, чтобы не допустить рассеяния по всему свету и помочь колонизации на национальной и государственной основе. Нордау, у которого были большие опасения, использовал выражение «Nachtasyl» — временный приют для сотен тысяч евреев, которые не могли до сих пор въехать в Палестину, приют, который обеспечит им политическую «тренировку» для будущих великих задач. Евреи обязаны Англии, предоставившей угандский проект для тщательного исследования, но Сион будет всегда оставаться конечной целью. Существуют и другие соображения: с каждым годом еврейские иммигранты сталкиваются со все большими трудностями при въезде в другие страны. Присутствие немногим менее сотни тысяч евреев в Англии достаточно для того, чтобы вызвать ограничения. И как долго еще будут открыты ворота Америки?

На этот раз Нордау не был достаточно убедителен, и многие делегаты из Восточной Европы, обычно поддерживавшие его, не выказали привычного энтузиазма. Большинство русских евреев инстинктивно были настроены против Уганды, а иммигрантов ожидали именно из Восточной Европы. Как выразился один из них, в то время, как они всецело поддерживали идею Палестины, их лидеры неожиданно объявили, что они — мечтатели, теряющие время на постройку воздушных замков. Сион — это великий идеал, но он недостижим, спасением может стать только Уганда. Но это было совершенно неприемлемым. Как могли руководители вести переговоры с британским правительством, даже не посоветовавшись с еврейским народом, в чьих интересах они якобы действовали? Были также использованы практические доводы: Восточная Африка совершенно не годится для массовой эмиграции; денежные средства и мощь сионистского движения строго ограничены, и любые отклонения могут иметь фатальные последствия. Герцль и Нордау советовали согласиться на Уганду, чтобы найти паллиативное решение для неуклонно растущего Judennot («еврейского бедствия»). Но евреи так долго мечтали о Палестине, что больше не могли ждать. Разве не символично, что делегаты из Кишинева — города, пострадавшего от самого жестокого погрома, — не хотели никуда ехать, кроме Палестины? Вейцман в своей речи, обращаясь к товарищам-делегатам, сказал: «Если британское правительство и британский народ — это те, кем я их считаю, они сделают нам лучшее предложение».

Все понимали, что движение стоит перед самым важным решением в своей истории. С каждым часом возбуждение нарастало. Очевидцы так описывали сцену в конце одной из решающих сессий:

«Люди кричали около полутора часов; одни пели русские песни, другие вскарабкивались на стулья и бросали листовки с галерей в зал, стучали стульями о пол. На галереях стоял ужасный шум; около двух десятков девушек вошли в зал через боковую дверь и присоединились к шумным выкрикам. Зангвилль и Гринберг спустились в зал, пытаясь успокоить публику, но демонстранты подхватили их на руки, и шум не прекратился даже после того, как выключили свет… Шум продолжался до самого рассвета; казино, где проходил конгресс, было осаждено массой возбужденных людей. Лишь немногие могли думать о сне в эту ночь»[94].

Огромного престижа Герцля оказалось, впрочем, достаточно, чтобы протолкнуть резолюцию. 295 голосами против 178 было решено послать комиссию в Восточную Африку. Герцля в лицо обозвали предателем, и вскоре после конгресса студенты-сионисты пытались убить Нордау.

Возникла реальная опасность раскола. Оппозиция, которая уже удалилась, вернулась и заявила, что ее действия являлись не политической демонстрацией против руководства, но стихийным выражением глубокого духовного потрясения. В своем заключительном слове Герцль сказал, что надежда на Палестину не потеряна, так как правительство России обещало свою помощь. Базельскую программу не отменили и не внесли в нее никаких изменений. Подняв правую руку, Герцль произнес: «Im eshkakhekh Yerushalayim» (Если я забуду тебя, о Иерусалим, пусть отсохнет моя правая рука»)[95].

Внешне единство было восстановлено, но Герцль был подавлен, как и большинство делегатов. После заключительной сессии он покинул конгресс совершенно изнуренный. Он рассказал своим ближайшим друзьям, о чем им необходимо будет говорить на 7-м конгрессе, если он до него доживет. Он или получит Палестину к тому времени, или полностью признает тщетность своих усилий. В последнем случае ему придется сказать: «Это было невозможно. Конечная цель далека и не может быть достигнута в обозримом будущем». Но так как была земля, на которой страдающий народ мог временно поселиться, сохранив при этом свое национальное единство, движение не имело права отказываться от этого ради красивой мечты. Необходимость выбора могла привести к решающему перелому, и так как начало разлада могло сконцентрироваться на личности Герцля, он должен будет уступить и удалиться от дел. Будут созданы два исполнительных органа: один для Палестины, другой — для Восточной Африки, но он, Герцль, не станет сотрудничать ни с одним из них.