1888

– Быть может, вы хотите бутерброд с ветчиной или выпить со мной кофе? Или чай? Что хотите? У меня сегодня банкет.

Миссис Дю Пьен серьезно нахмурилась, немного приоткрыла рот и отошла на несколько шагов назад, осматривая меня с ног до головы в тусклом свете уличных фонарей.

– Ах, так получается, что свинья вы, а не Виктор! – воскликнула она и яростно топнула ногой, отбросив газету в сторону. – Почему вы не сказали мне о том, что все подстроено!? Я бросила все дела ради вас, поехала в Скотланд-Ярд, оттуда к вашему дому, но нигде не нашла вашего следа. Близкие друзья так не поступают!

– Вы боитесь не за мою душу, Клаудия. Вы ведомый человек. Если со мной что-то случится, вам просто будет не за кем идти. От этого вам становится страшно. Разве я не прав?

– Нет, мне действительно не все равно. Вас следует оберегать.

– Да, да, ведь я сам с собой не в ладу и нарушаю хрупкий баланс везде, где появляюсь. Я уже слышал это от других людей.

– Только невежды и некомпетентные личности плохо думают о вас, – продолжила она, отобрав у меня зонт. – Не забывайте, мистер Брандт, что вне работы вы честный человек, а люди всегда боятся тех, кто честен.

Последовала минута молчания. С соседней улицы, сквозь воцарившуюся тишину, слышался чей-то пьяный голос, тянущий цыганскую песню, и визгливый хохот.

Миссис Дю Пьен впилась в меня каким-то вопросительным, пристальным взглядом, чем очень смущала, и с каждой секундой все крепче прижимала к себе зонт.

Я слышал искренние любезности по отношению к себе еще реже, чем Клаудия, поэтому слова женщины сбили меня с толку и привели в замешательство, точно обожгли изнутри. Теперь я не мог не пригласить ее на чаепитие, и мне не помешал бы человек, способный помочь перевязать рану на плече.

– Как замечательно, что вы не считаете меня занудой и ханжой, – разом выпалил я, направляя взор книзу. – Клаудия, сентиментальность для меня чужда, но я должен вам кое-что сказать. Возможно, мои слова прозвучат сухо и бессвязно, просто мне довольно трудно признаться в том, что я в ком-то нуждаюсь. Вы знаете, что мне легче показать свое отношение через дела и поступки.

– Говорите скорее. Ну!

– У меня было время подумать над тем, что произошло за последние несколько лет, и я понял – все беды вокруг от того, что люди разучились держаться вместе. Я рад, что вы не чужой для меня человек и что судьба свела нас шесть лет назад на первом расследовании. Спасибо вам за то, что до сих пор остаетесь рядом со мной. Вы блестящий профессионал своего дела и умная, сообразительная женщина.

Я достал из кармана ее обручальное кольцо и протянул, чтобы отдать, но она вдруг зарыдала и бросилась крепко, по-дружески обнимать меня, отчего я чуть не выронил из рук тяжелый пакет с продуктами.

– Что вас так растрогало, миссис Дю Пьен? А как же рассудочность?

– Итан, когда я переехала в Англию, у меня в Лондоне не было никого, кто мог бы помочь. Не было никого, кто мог бы поддержать и позаботиться обо мне! Я всегда была сама по себе, – плакала она, все сильнее прижимаясь ко мне разгоряченным, мокрым лицом. – Врачи-мужчины не хотели работать со мной, потому что я женщина. Они считали меня болтливой, глупой, слишком худой, говорили, что я не умею одеваться. Как же вы были добры и великодушны, когда не стали смеяться надо мной в полицейском отделе, а заметили мои знания и познакомили с Себастьяном, не давшим мне умереть в ближайшей канаве!

Сердце трепетно сжалось от слов несчастной Клаудии и сострадания к ней, но я продолжал смирно стоять, держать в руках продукты и не решался обнять женщину в ответ.

– Вместе с вашим появлением, меня стал преследовать необъятный страх, что я могу потерять человека, который дорог мне так же, как и мой муж! – продолжала она прерывистым голосом. – Пожалуйста, никогда больше не пропадайте без вести! Вы часть моей семьи.

Я так и не обнял ее, нуждающуюся в утешении, не погладил по голове, не сказал никаких слов поддержки, но зайти в гости все-таки предложил.

Лорд Олсуфьев разрешил Клаудии покинуть клуб, а это значит, что в скором времени она должна будет вернуться навсегда во Францию, и чем ближе мы с ней будем подходить к расставанию, тем сильнее будет нарастать мука. Так зачем же мне усиливать страдания кратковременными чувствами? Чтобы через время я снова ощутил себя старым, запущенным садом, не видя ни одного письма в почтовом ящике?