1888

– Туго затянутым корсетом.

Мужчина расхохотался, а я вынул из кармана брюк кошелек.

– Себастьян, я дам вам денег, пожалуйста, попросите свою прислугу купить мольберт с красками и отвезти их Эбигейл Мур.

– Вы подхватили альтруизм? Дело дрянь. Это опасная болезнь, – ответил он, но деньги взял. – Мольберт будет у Эбигейл завтра с утра.

Он пробыл в Бедламе еще несколько часов, безостановочно разговаривая со мной и совсем не замечая моего нескрываемого желания крепко поспать.

Его монотонная речь казалась бессвязным потоком фраз, вводящих в состояние гипноза. Вскоре я обнаружил, что мои ответы его совсем не интересовали – он, пожимая плечами, всего лишь проговаривал прошедшие торжественные вечера и задевал меня локтем, чем изредка нарушал мое сонное оцепенение.

Глава 28

Наряду с радостными вестями, Джеффри Мэй объявился в Бедламе спустя две с половиной недели, за которые я, окруженный невменяемыми людьми, успел, кажется, окончательно рехнуться.

Банкир поздравил меня с благополучным закрытием кредита, сделав вид, что сам он не причастен к этому, и вскользь намекнул на появившееся важное дело. Он попросил посетить его, как только закончится расследование убийств Уайтчепельского мясника. Впервые в жизни мне хотелось, чтобы поиски продолжались бесконечно.

В Бетлемскую больницу также приезжал мистер Баррингтон, имея при себе лекарства, которые я не просил покупать. Мужчина был очень удивлен, увидев меня не лежащим на засаленной больничной кровати, а вполне здоровым, почти поправившимся и выспавшимся человеком, выглядящим даже лучше, чем до лечения.

Он сказал, что Виктора убили не Гончие, хотя на шее юноши был найден ошейник, отдал мне вторую часть оговоренной суммы, еще раз попросил прощения за смерть Геллы и пожаловался, что ему скоро придется уехать из Лондона.

Дэвид узнал всю подноготную своей банды, ужесточил меры, и бандиты в ответ решили сначала полностью отдать Ламбет во владение Олдрижским Дьяволам, потом Уайтчепел, а затем и вовсе присоединиться к ним, оставив от Гончих только тревожные воспоминания и преданного главаря.

Я попросил его не торопить события, связанные с отъездом, и пообещал что-нибудь придумать по поводу работы. Никто бы не захотел видеть у себя в работниках человека, который быстро терял зрение и становился инвалидом. Он стал бы никому не нужной попрошайкой и умер бы в одном из работных домов.

Под конец лечения меня все чаще посещало желание поучаствовать в боевых событиях, устроенных бывшими, ныне пожилыми и сумасшедшими военными. Они с воинственным кличем бегали по всей больнице, занимали позиции, брали штурмом некоторые кабинеты и нападали на врачей, пока последние не соглашались добровольно капитулировать.

Миссис Дю Пьен не разговаривала со мной и избегала, однако, как мне удалось выяснить, иногда она интересовалась у сестер милосердия о моем самочувствии и часто наблюдала за мной из окна, когда я гулял вокруг больницы.

В середине ноября я находился в добром здравии, веселом настроении и часто просиживал время на скамейке перед Бедламом, играя в шахматы с седым немцем из соседней палаты, который постоянно говорил, что где-то видел меня. Старик владел всем понемногу, был просвещен почти во всех вопросах всех жизненных сфер, но по-настоящему не знал ничего, оказался профаном и простаком.

– Представляете, на что способны дети! – воскликнул Альфред, едва не перевернув игровую доску. – Родной сын привез в чистилище! Видели записку, которую он оставил мне, чтобы я передал своей дочери?

Я отрицательно покачал головой, раздумывая над ходом.

Короткими дрожащими пальцами старик вынул из наружного кармана жилетки скомканную, пожелтевшую бумажку и протянул мне. В ней сухо и грубо было написано: «Натали, не ищи нас и отца не привози. Нам он не нужен. В дом престарелых его брать отказались. Я сдал его в Бедлам».

– Дочь скоро заберет меня. Она должна, – с надеждой в голосе сказал немец. – Может быть, она занята внуками. Может быть, у нее сейчас нет времени. Дочь не бросит старика, ведь он ее так любит.