1888

Мишель досадливо стукнул тростью по земле. Борода брата задрожала, на скулах выступили желваки от сильно стиснутых зубов, на лбу появились вены от крови, прилившей к лицу.

Между нами воцарилось продолжительное, гнетущее молчание, и меня посетило ощущение неуместности своего присутствия рядом с ним. Я возненавидел эту нелепую ситуацию, но ничего поделать с ней не мог.

По всем правилам человеческих отношений, нужно было начать бестолково кричать на Мишеля, отчаянно ругаться, топать ногами и обвинять в пустой трате денежных средств, за которые я теперь пожизненно буду обязан лорду Олсуфьеву. Но я пытался умерить свой пыл, помня о главном желании матери. Она всегда хотела, чтобы мужчины в нашей семье изменились и прекратили ставить деньги во главу угла.

Мишель подскочил, попрощался со мной, дав в напутствие совет отнести семейную брошь в ломбард.

– Мы жили с тобой плечом к плечу, – громко сказал я ему вслед. – Ты умудрялся на расстоянии забирать все, что у меня было: любовь, здоровье, деньги. Ты вырывал все из моих рук, будто это было правильно!

Он остановился, но не поворачивался, предпочтя слушать упреки, стоя ко мне спиной.

– Мне хотелось быть камнем, а не мягкой почвой, под вашими ногами. А вы, вместо благодарности, свалили все свои тяжести на мои плечи, считая, что камень не может расколоться!

– Я знаю тебя, Итан, с самого рождения. Для такого негодяя с куском стали в груди всегда в первенстве будут слава, деньги и влияние. Все твои пылкие речи, лишь еще одна маска. Ты умеешь быть один, а такие люди неизменны при любых обстоятельствах.

– Негодяя? Негодяя!? Это я посадил тебя на золотой трон! – не своим голосом завопил я, кидаясь на брата с кулаками. – С жиру бесишься, мерзавец! Самодурствуешь за чужие деньги, так еще и обзываешься!

Я так сильно в него вцепился и так яро бил, что кто-то едва смог оттащить меня в сторону и держать, пока я, глядя на поднимающегося с земли Мишеля, продолжал отчаянно вырываться из чьих-то рук и неистово кричал на всю улицу охрипшим голосом:

– Ты знаешь, каково это – быть двадцатилетним юношей, которого поставили патрулировать ночной Уайтчепел, потому что не хватает полицейских?! Ты знаешь, каково это, когда трое бандитов прижимают тебя к стене дома и держат нож у горла, пока четвертый за углом насилует девушку, а ты, слыша женские вопли, ничего не можешь сделать, потому что у тебя с собой только дубинка и фонарь!? Тебе когда-нибудь плевали в лицо и избивали твоей же дубинкой просто потому, что ты констебль и пришел проверить, кто звонил в колокол и звал на помощь?! Весь в синяках, я спал на холодном полу в полицейских архивах, расследовал бандитские преступления, которые подстраивал сам, чтобы быстрее получить рекомендации для перевода в уголовный отдел, а в выходной день приезжал обратно в графство и слушал твои жалобы на расстройство желудка! Ты даже не спрашивал откуда у меня ссадины по всему лицу!

– Никто не заставлял идти тебя работать в полицию, – сдавленным шепотом ответил побледневший брат, держась за щеку. – Ты мог быть преподавателем в Королевской академии музыки, но решил вступить в клуб лорда Олсуфьева, полагая, что из него можно выйти также легко, как проснуться утром! Но ты не можешь проснуться, Итан. Твоя жизнь – это не сон.

– А бесконечный кошмар! – воскликнул я. – Мне нужно было иметь доступ к архивам, чтобы выяснить, кто продал Эдгару Абберлайну наше здание театра за спиной у отца! Через пять лет, когда голос восстановился, я попытался снова вернуться в театр. Я увидел афишу оперы, в которой мне предстояло участвовать, и понял, что мое время прошло, что места в искусстве для меня больше нет и никогда не будет. На ней было написано: «Абрахам Харпер и другие». Это было оскорбительно, ведь я один из лучших баритонов Англии, который всегда знал, чего он стоит, который не боялся брать за это деньги, и чье имя должно было быть выделено отдельной строкой!

– Вот почему вы показались мне знакомым человеком, – сказал Альфред и чуть ослабил хватку, когда понял, что я перестал вырываться. – Мы с дочерью ходили на ваши выступления.

– Итан, ты просто стал посредственностью для директоров, и они решили продвигать новые имена, потому что восстановленный голос – не подаренный природой изначально!

– Может быть. Однако по прошествии стольких лет публика до сих пор помнит и знает меня, пусть и в другом амплуа. А что стало с директорами? Канули в неизвестность, как и ты.

Мишель так сильно разозлился на мои слова, что даже позеленел, затем близко подошел, сорвал с моего жилета отцовские часы, бросил их на землю, топнул по ним своей тяжелой ногой и с силой пнул их в сторону кустов.

– Не жди от меня больше ни одного фунта! – вновь закричал я, пытаясь вырваться из рук Альфреда. – Ты должен был быть моим спасителем от глупости, а оказалось, что тебя самого нужно было спасать!

– Взаимно! – бросил он через плечо, с издевкой помахав на прощанье рукой.

Глава 29