1888

Переведя дух, я вышел перед людьми и окинул их беглым взглядом. Они вдруг зашумели еще сильнее, пытались протиснуться через констеблей, пихались локтями, падали и чуть ли не давили друг друга. Насколько же сильное потрясение настигло их, лишив рассудка!

Ни у кого из присутствующих не было никакого шанса попасть на прием к Виктору, и знали они о нем благодаря навязчивой рекламе, вбивавшей в их недалекий ум, что никто их не спасет, кроме него и сомнительных личностей из полиции, которые тоже могли бы прийти на помощь, но только тогда, когда содействие уже будет не нужно.

– Леди, джентльмены… – страшно перепугавшись прошептал я, прижимая к себе зонт. – Я никого не убивал.

Кто-то сумел преодолеть сопротивление констеблей, набросился на меня со спины, но я успел ударить его каблуком по голени, толкнул в толпу и побежал, перепрыгивая через упавших, стонущих горожан.

Достав на ходу револьвер, я несколько раз выстрелил в воздух, чтобы напугать лошадь, запряженную в полицейскую повозку, и создать затор на улице, а заодно заставить людей гнаться не за мной, а спасаться от неуправляемого транспорта.

Сзади раздался полицейский свисток, знаменующий переход констеблей на сторону толпы и мое преследование.

Глава 27

Пробежав несколько кварталов, я остановился, задыхаясь от кашля и принимая свой бесславный конец.

Прежде чем в потасовку вмешались констебли, люди, хотя их впору называть дикими зверьми, успели, точно пьяные мужчины, бьющие своих жен, изрядно побить меня, истоптать ногами и вывихнуть прострелянное плечо.

В немощном состоянии полицейские отвезли меня в Скотланд-Ярд, а потом, когда мистер Гилберт пришел в ужас от моего внешнего вида и сказал: «Не хватало, чтобы кто-то умер в нашем участке. Кто-то, кого все давно обсуждают, и кто стал похож на опиумного наркомана», констебли по моей просьбе отвезли меня в Бедлам к миссис Дю Пьен, где я был бы точно уверен, что буду под присмотром и не испущу дух к ночи.

Больное плечо непрерывно пульсировало в любом положении, голова раскалывалась, меня клонило в сон, но Клаудия запретила закрывать глаза. Она продезинфицировала мои раны, наложила бинт на левую кисть, слушала, качая головой, как я, стараясь не жаловаться, рассказывал про свое утреннее избиение, и улыбнулась, услышав о смерти лорда Абберлайна.

Утром следующего дня я сел на край больничной кровати и обхватил двумя руками ушибленный затылок.

Пальто, висевшее на спинке стула, выглядело так, будто я совсем недавно вернулся с военных действий, находясь там в первых рядах. Оно больше не переживет еще одну осень – эта была для него последней, и мне стало грустно. Многие мои воспоминания были тесно связаны с этой вещью, и я не хотел хладнокровно выбрасывать их вместе с ней на помойку.

В полупустую палату зашла миссис Дю Пьен, глядя с дружеской насмешкой исподлобья и держа в руках поднос. Я улыбнулся ей через силу, пожелав доброго утра, а она демонстративно закатила глаза и разохалась.

– Мое редкое доброе утро начинается в полдень с чашки черного кофе, а не в десять утра и с вами, – добродушно сказала она и начала отрывать маленькие кусочки от ваты. – Приезжал лорд Олсуфьев, попросил тщательнее следить за вашим здоровьем и выразил желание поговорить с вами, после того как навестит Томаса Гилберта.

– Приехал из своего замка, чтобы собрать со всех дань… Банда дуралеев во главе с Себастьяном все никак не даст мне уйти на покой.

– Лорд Олсуфьев был у Бенедикта. Он рассказал мне про Эбигейл.

– Что говорит?

– Она начала передвигать вещи по комнате, полностью посвятила себя Богу и часто стоит у окна. Как же меня терзают мысли о ней. Места себе найти не могу.

– Родители не дают ей ничем заниматься и не выпускают на улицу. Она уже сходит с ума от простого безделья, а не от смерти мужа.