1888

– Если бы вы не посещали паб мистера Баррингтона, то, возможно, не подхватили бы туберкулез.

– О, Дэвид. Славный мужчина, показавший мне неподдельные эмоции и заставивший желать жить, оберегая себя, а не всех вокруг, – говорила она, но ее речь прерывалась лающим кашлем. – Я полагаю, вы пришли за картиной Эбигейл? Можете забрать. Хорошо, что наше расставание с дочерью не будет долгим.

Я вынул из-за шкафа холст с портретом, поражаясь тому, как девушка исключительно по памяти смогла так точно изобразить меня.

– Это этюд, – сказал я, перевернув холст. – Где полноценная картина?

– Это она.

– На обратной стороне написано, что это этюд.

– Тогда я не знаю. Эбигейл собиралась поехать на выставку вопреки нашим запретам. На рельсах портрета не было.

Я сильно сжал холст и задумался. Напечатанное слово «этюд» двоилось на бумажке, приклеенной к обратной стороне.

– Мы похоронили дочь рядом с Робертом, – сказала миссис Мур, – когда у вас будет свободное время, сходите к ней.

– Кэтрин, почему вы не давали врачам себя обследовать?

– Мистер Брандт, я сама врач, и как только у меня появились интенсивные боли, поднялась температура, нога стала отекать и обнаружилась хромота, стало понятно, что это начавшийся туберкулез. Я никому не разрешала осматривать себя и изредка посещала мисс Дю Пьен, которая давала мне лекарства, чтобы уменьшить боль.

– Вы не сказали, почему пытались скрыть болезнь.

– Мне негде было найти утешения. Бенедикт очень злится, как только видит меня захворавшей. Ему нужно, чтобы у жены ничего не болело, чтобы она всегда была веселая и довольная, – ответила Кэтрин и устало закрыла глаза. – Если бы муж полгода назад узнал, что мой сустав поражен туберкулезом, он бы уже замучил меня до смерти. А сейчас, когда такие страшные вещи кругом происходят, ему не до меня, и я спокойно живу четвертый день и не вижу его искривленного в отвращении лица, завидевшего выпавшие волосинки из моего пучка на голове. Как он переживает смерть Эбигейл?

– Он разнес вдребезги половину вещей в доме. Потрясен, находится в отчаянии и сильно страдает.

– Так ему и надо, – сказала женщина, слабо-слабо улыбнувшись, и вновь приподняла веки.

– Помните день, когда на паб была совершена облава?

– Конечно. Еле успела тогда домой до прихода мужа.

– Кто может это подтвердить?

– Эдмунд. Он отвлекал Бенедикта, пока я переодевалась. После той ночи я больше не ходила в паб к мистеру Баррингтону. Сначала боялась, что меня снова могут разоблачить, а потом туберкулез забрал все мои силы. Как же жаль, что я не могу хотя бы еще один раз оказаться среди тех, кто доволен пинтой пива в конце рабочего дня и чьи головы не заняты скачками курсов, акций и долгами перед инвесторами.

– Можно посмотреть на ваши сапоги с томпаком?