1888

За дверью дома Бенедикта слышались возня, тупые удары и беспрерывные быстрые шаги, словно кто-то не находил себе места, слоняясь из одного угла в другой. Миссис Дю Пьен решила постучать, но я успел перехватить ее руку и предложил попробовать зайти без приглашения с заднего двора, охваченного красно-оранжевым вьюном и окруженного невысоким каменным забором, через который нам пришлось перелезать.

На обширном пустыре с убранными из него летними стульями и столиками, где мы с Бенедиктом когда-то часами сидели теплыми летними вечерами, ничего не осталось, кроме мертвых деревьев и сухих кустов. Весь задний двор густо зарос волнообразно колыхавшимися от налетевшего ветра пожелтевшими сорными травами, что скрывали плиточную дорожку. Давно не используемые уличные настенные светильники, выделяющиеся на фоне засохшей, перепутавшейся виноградной лозы, пустовали без свеч, но все еще хранили в себе капли от старого воска.

В окнах гостиной, завешанных желтоватым тюлем, горел тусклый свет, исходящий от нескольких нечищеных подсвечников. За столом, в окружении множества маленьких баночек, сидел одутловатый Бенедикт, который подпер голову двумя руками и не двигался с места, усиленно сжимая нависшие веки.

– Уснул? – тихо спросила Клаудия.

– Плачет, – ответил я. – Лицо красное, отекшее, на столе стоят успокоительные.

Кэтрин говорила, что дверь в дом с заднего двора заперта очень давно, о чем бессовестно соврала, либо она попросту не знала, что теперь в ее жилище можно было проникнуть легким поворотом ручки.

Внутри стоял душный запах лекарств, а в коридоре у парадного входа, рядом с несколькими холщовыми мешками, стоял мажордом в уличной одежде, пытающийся красиво завязать шарф на своей шее.

Чтобы Бенедикт не заметил нас, мы с миссис Дю Пьен, словно нашкодившие маленькие дети, прошмыгнули мимо входа в гостиную к старому, чрезмерно благопристойному дворецкому Эдмунду.

– Мистер Брандт, мисс Дю Пьен, добрый вечер, – сказал он, заметив нас в зеркале. – Мне не говорили о том, что вы сегодня придете.

– Нас и не звали, – ответил я, пока Клаудия разглядывала мешки. – Дверь с заднего двора оказалась открытой.

– Опять? Мне так и не удалось выяснить, кто этим занимается. Благо, с сегодняшнего дня это больше не мое дело.

– Вас уволили?

– Мистеру Муру больше нечем платить. Я не хотел покидать его семью и очень надеялся, что финансовая ситуация изменится. Чуда не произошло. Миссис Мур в последний раз попросила отвезти очередные мешки с одеждой для благотворительности в клинику миссис Белл, после чего я стану свободным человеком.

– Оставьте. Мы с мисс Дю Пьен займемся ими. Вдвоем пробираться сквозь Уайтчепельскую темноту проще и чуть безопаснее.

Старик улыбнулся и благодарно кивнул, надевая сюртук, а из гостиной раздались сдавленные, спазматические мужские всхлипывания и звук конвульсивно высыпаемых на стол таблеток из стеклянной банки.

Дворецкий сразу же погрустнел и помрачнел, услышав тихий плач своего бывшего работодателя, ставшего для него семьей, в чем он не раз признавался.

– Мистер Мур сам не свой, – сказал мужчина и взял в руки потасканный шотландский чемодан. – Увидите разбитые дверцы шкафа или еще какой бардак – не обращайте внимания. Я целыми днями единолично пытался убрать за ним, но он так сильно набедокурил, что у меня не хватило никаких сил.

– Что случилось? – поинтересовалась у него Клаудия, выглядывая из-за дверного косяка в гостиную. – Ох, сколько лекарств! Он же может отравиться!

– Вы разве не знаете? – удивился дворецкий, приподняв густые, нестриженные, седые брови. – Его старшую дочь четыре дня назад нашли на железнодорожных путях. Полицейские сказали, что она бросилась под поезд.

Миссис Дю Пьен оробела, казалось, даже перестала дышать. Ее лицо мученически искривилось, ноги подкосились, она чуть не потеряла сознание, едва мы с Эдмундом успели ее поймать и усадить на ближайший стул.