Мюзик-холл на Гроув-Лейн

– Податься на сцену… – Рафаил невесело усмехнулся, и настроение его резко переменилось, а вслед за ним, как это часто бывало, и манера обращения к ассистентке. – Ты, девочка, верно, думаешь, что всё так просто, да? Приходишь в первый попавшийся театр и говоришь, возьмите, мол, меня на сцене выступать, и потом только успевай карман под бобы подставлять, так, да? Афиши, гонорары, лучшие экипажи… – он снова усмехнулся, и его тёмные глаза злорадно блеснули. – Нет, мисс, это всё сказочки, которыми дурят народ в воскресных выпусках «Всемирной ярмарки». Дилетантам нравится думать, что они могут попасть в профессию на одном лишь голом энтузиазме. Год, два, много три – и что от них остаётся? Пшик! – протянув руку, он выхватил из воздуха блестящий фантик и со щелчком бросил его на колени Оливии, вздрогнувшей от неожиданности. – Пустая обёртка, в которой так ничего и не появилось. Мало кто готов жертвовать годы собственной жизни во имя Цели. Мне понадобилось семь лет только на то, чтобы овладеть ремеслом, и ещё пять – на то, чтобы создать себе Имя, – и он поднял сначала одну ладонь, растопырив длинные пальцы, а потом другую, и потряс ими в воздухе. – И уж поверь мне на слово, лёгким этот путь не был. Чего только не приходилось…

Он умолк, и Оливия, не дождавшись продолжения и полагая, что момент благоприятный (Рафаил ещё ни разу не был так откровенен с ней), попыталась свернуть беседу на другую тропку.

– А Люсиль Бирнбаум, мистер Смит? Она была дилетанткой? Или знала цену успеха?

– Кто с тобой болтал о Люсиль? – Рафаил резко, опираясь на руки, переместился и сел так, чтобы видеть лицо собеседницы. Всё дружелюбие исчезло, взгляд стал цепким, колючим – он отодвинулся ещё дальше, и его скрыла тень от шкафа с тобиновскими зеркалами, Оливия же была, как на ладони. Ей тоже пришлось переместиться, и теперь яркий свет софитов бил ей прямо в глаза.

– Эффи мелет языком, так ведь? – он не стал дожидаться, пока Оливия найдётся с ответом. – Эффи девочка неплохая, только вот язык у неё недобрый, и на Люсиль она была крепко обижена. Так что не советую, мисс Адамсон, слушать чужие речи о людях, о которых вы и понятия не имеете.

– Да я ведь потому и спросила, мистер Смит, – Оливия притворилась, что не заметила резкой перемены в нём и принялась болтать всякий вздор. – Мне стало жаль её, только и всего. Разве это не ужасно, что она вот так нелепо погибла, и о ней даже никто не вспоминает? Забвение – это ужасно… – она нарочито вздрогнула и обхватила плечи руками. – Кануть в небытие и не оставить после себя и следа… Не иметь никого, кто бы вспоминал о тебе… Это самое страшное, что только может случиться с человеком, вы не находите?

– Не самое, – сухо ответил иллюзионист. – И я не думаю, что о Люсиль Бирнбаум некому вспоминать. Такие женщины, как она, оставляют о себе долгую память.

– Какой она была? – Оливия беззастенчиво продолжила эксплуатировать образ любопытной и несколько экзальтированной девицы из тех, что обожают беседовать о смертях, загробной жизни и прочем. – Я слышала, что она была невероятно красива. Это так?

– Да. Нет.

Рафаил помолчал, потом нехотя продолжил:

– Не в красоте было дело. Люсиль умела гореть.

– Гореть?..

Из сумрака, в котором укрылся иллюзионист, послышались сухие щелчки. Так и не найдя нужных слов, он ответил просто, как чувствовал:

– Все любят смотреть на огонь. И если в комнате была Люсиль, то хотелось смотреть только на неё. У ней внутри горело пламя. Оно обжигало, не грело – но смотреть всё равно хотелось только на неё. И так было всегда. Она могла быть горбатой уродиной, но все всё равно смотрели бы только на неё. И ей об этом было отлично известно. Она могла войти в комнату секунду назад и не произнести ни слова, а ты уже был готов отдать ей всё, что она попросит. Сделать всё, что она прикажет.

– Наверное, именно это и называют шармом? – задумчиво предположила Оливия, но Рафаил ничего ей не ответил.

Послышался душераздирающий вопль ослицы Дженни, которую готовили к выходу. Сцену пора было освобождать. Глаза Оливии устали от безжалостного света софитов, и она поднялась на ноги, стараясь не встречаться взглядом с Рафаилом Смитом. Он тоже встал, по-прежнему держась в тени, которую отбрасывал магический шкаф.

Когда Оливия уже почти покинула сцену, иллюзионист хлопком привлёк её внимание. Она обернулась. Он стоял, скрестив руки на груди и широко расставив ноги в стоптанных ботинках. (Хотя перед зрителями Рафаил всегда представал в великолепно сшитых костюмах и смокингах, вне сцены он одевался чуть лучше уличного бродяги, следя лишь за чистотой вещей, но никак не за их внешним лоском.) Перед ним плескалось дрожащее озерцо лунного света, струившегося с колосников, лицо его сохраняло непроницаемое, но вместе с тем какое-то расчётливое выражение.

– Мисс Адамсон… – окликнул он её. – Должен заметить, что излишнее увлечение сплетнями и праздное любопытство никого до добра ещё не довели. Понимаете, о чём я? И это хороший совет, уж поверьте мне, особенно для такой юной леди, как вы.

Оливии ничего не оставалось, кроме как кивнуть, а затем удалиться, стараясь не слишком спешить и чувствуя спиной его тяжёлый взгляд.

Глава восьмая, в которой Оливия проводит смелый эксперимент, не следует ничьим советам и теряет главную улику