Бланш нутром почувствовала, что девушка напугана, и постаралась ее успокоить. Она опустилась перед Эглантиной на колени, взяла ее за обе руки и принялась целовать их, омывая слезами; при этом она с мольбой и бесконечной нежностью шептала:
– О дитя мое, дорогое, возлюбленное дитя!.. Во имя Неба, не бойся…
И девушка скоро успокоилась – не столько благодаря этим словам, потому что они казались ей бессмысленными, сколько благодаря тому, как они были произнесены. Ей подумалось, что такой трогательный, такой глубоко взволнованный голос не может принадлежать лживому человеку, и она прошептала в ответ:
– Но кто вы и почему называете меня своим дитя?
– Ах! – воскликнула Бланш, вновь заключая трепещущую Эглантину в объятия. – Кто я?.. Твоя мать!..
– Моя мать? – переспросила девушка с глубочайшим недоумением.
– Да, да, да, твоя мать… мать! Я люблю тебя больше, чем Господь отвел любить человеку… и отдала бы свою жизнь за один-единственный день твоей жизни… Целых восемнадцать лет я оплакивала тебя, отчаиваясь при одной лишь жестокой мысли, что умру, так и не увидив тебя… Да, я твоя мать… мать!
– Как бы мне хотелоссь вам верить, – прошептала Эглантина, – но, увы.
– А ты разве не веришь?
– Как же мне верить, если вы говорите то, чего не может быть.
– Не может быть?.. Почему?
– Моя мать умерла, и это случилось давным-давно.
– Кто тебе такое сказал?
– Мой отец.
Бланш снова ужаснулась. Неужели она ошиблась?.. Неужели девушка, которую она прижимала к сердцу, и впрямь не ее дочь?.. Неужели человек, вверивший девушку ее заботам, вольно или невольно обманул ее?..
Она обратилась душой к Богу, ибо только он мог дать ей сил справиться со столь жестоким разочарованием.
Тогда дрожащим голосом она спросила:
– Как ваше имя, дитя мое?
– Эглантина.
– А как зовут вашего отца?