Обезьянья лапка

Стемнело, он зажег свет и взял с полки томик стихов. Никогда прежде он не читал с таким проникновением и благодарностью. Каким-то странным образом все его чувства будто обострились и стали утонченными.

Он читал в течение часа, а затем, вернув книгу на место, медленно поднялся в спальню. Долгое время он лежал в постели, размышляя и пытаясь объяснить себе то спокойствие и безразличие, которые овладели им, но, так и не решив эту задачу, заснул.

Некоторое время ему снились сны, но приятные, счастливые. Ему казалось, что его переполняло такое чувство удовлетворения, какого он никогда раньше не знал и которое не покидало его даже тогда, когда эти сны исчезали и он снова оказывался в прежнем теле.

Однако в этот раз все было иначе. Он снова копал, но теперь уже не в состоянии исступления или ужаса.

Он копал, потому что что-то подсказывало ему, что копать — это его долг и, только копая, он сможет искупить свою вину. Его ничуть не удивило, что рядом с ним стоит Уолкер и наблюдает за ним. Не тот Уолкер, которого он знал, не окровавленный и разлагающийся Уолкер, а величественный и благородный. И на его лице было такое выражение понимания, что Келлер едва мог сдержать слезы.

Он продолжал копать с чувством товарищества, прежде ему неведомым. И вдруг без всякого предупреждения в темноте вспыхнуло солнце и свет ударил ему прямо в лицо. Это было невыносимо, и он вскрикнул, выронил из рук лопату и закрыл лицо ладонями. Свет погас, и из темноты донесся чей-то голос.

Он медленно открыл глаза и увидел в метре от себя очертания чьей-то фигуры.

— Надеюсь, я вас не напугал, сэр, — произнес голос. — Я заходил к вам несколько раз, а потом вдруг догадался, что вы делаете это во сне.

— Во сне, — повторил Келлер. — Да.

— Ну и наворотили же вы тут, — сказал констебль и добродушно усмехнулся. — Боже! Поверить только, что вы каждый день собирали его, а затем каждую ночь разбирали. Да я вам, собственно, кричал, только вы не проснулись.

Он включил фонарик, которым уже успел ослепить Келлера, и осмотрел перекопанный сад. Келлер встал рядом и замер — в ожидании.

— Как после землетрясения, — пробормотал констебль.

Он замолчал, и свет фонарика остановился на одном конкретном месте. Затем полицейский наклонился, поскреб пальцами землю и за что-то потянул. В тот же миг он резко выпрямился и направил луч света на Келлера, сунув свободную руку в карман. Он заговорил с ним холодным официальным тоном.

— Вы готовы проследовать в участок? — спросил констебль.

Келлер сделал шаг ему навстречу, подняв обе руки.

— Я готов, — тихо ответил он. — Слава богу!

Три сестры

Одним промозглым осенним вечером тридцать лет назад обитатели дома Маллетт собрались у смертного одра Урсулы Мэллоу, старшей из трех сестер в семье. Выцветший, изъеденный молью полог на старой деревянной кровати был откинут, и свет коптящей лампады падал на полное смиренья лицо старухи. Она обратила потускневший взгляд на сестер. В комнате царила тишина, изредка прерываемая всхлипываниями младшей сестры Юнис. За окном на болоте, укрытом плотным одеялом тумана, непрерывно шел дождь.

— Ничего не изменить, Табита, — задыхаясь, сказала Урсула другой сестре, поразительно на нее похожей, разве что выражение лица той было более ожесточенным и холодным. — Эту комнату запрут и никогда больше не откроют.

— Хорошо, — резко ответила Табита, — хотя не пойму, какое тебе будет до этого дело.