Тёмная поэзия

Под берегом цветущим,Укутанный волной,Спит в остове гниющем,Гарем подводный мойВ нём – женихи, и каждыйСмеялся – и затих.Все любят мои песни —Прекрасней нету их.Возьму венок невесты,Что плыл у берегов.В воде цветам нет места,Как нет и для врагов.В полночный час подлунныйЯ выйду танцевать.Сестрицы мои мёртвыеМне будут подпевать.В ночи с ветвей заложныеНас будут дети звать.Представлю невозможное —Представлю, что я – мать.

Анастасия Туровская (Янси)

ВЕДЬМИНСКАЯ СКАЗКА

Анастасия Туровская (Янси) стихами балуется с детства. Пишет городскую, философскую, любовную лирику, мрачные сказки и сюрреалистичные истории. Её творчеству близка модернистская техника «потока сознания», символизм, сюрреализм и декаданс. В 2019 и 2020 годах стала лонг-листёром «Филатов-Феста». Печатается в поэтических сборниках и журналах, например, в «Литературной Евразии», в ЛитПро «Ритмы Вселенной», выпусках ИД Перископ, рязанских изданиях и др. В 2018 году в Санкт-Петербурге вышла книга «рОковые сказки», написанная в соавторстве с поэтом Марией Эспуар, а в ноябре 2019 года – книга «Разнотравье городов» (презентация состоялась в г. Рязани). Иногда выступает в Рязани, Москве и Санкт-Петербурге. В Рязани организует поэтические вечера в котокафе «Лофткот».

Оживший рождественский ангелС крылами из белого шёлкаНа лютне заснеженной звонкоРазлучную песню играет.Из круга костей, рун-шепталенТебе, до последнего вздоха,Мой рыцарь, любимец порока —На память фарфоровый ангел.За пазуху спрятав подарок,Небрежно кивнул на прощанье.Ты многих сгубил обещаньем —Что ж, сердце врачует исправноЛишь месть… В краях чужедальних,В объятиях ведьмы моложе,Тоска непосильная гложет —Играй тому весело, ангел!Лей в чашу с Мадерой проклятье,Пой заговор лютый над спящим…Кто ищет трофеи – обрящет.Сомкнётся же тьма необъятна:Пусть сохнет, как прут, руки свесивВ бессилье, скупая составыОт хворей. Мне ворон двуглавыйПриносит февральские вести:Ты маешься дико и страшноВ тисках неотвязных видений,Вобрав всю печаль до последнейОбманутой жизни. УкрашенТвой стяг окровавленной славой,Чертог позолотой завидной…Да толку! Дрожащий, покинутЛюдьми и рассудком, без праваПоследнего слова, дотлеешьС костром первомайским наутроВеликого Шабаша. В мутномСознании вздыбится теньюКрыло из чернильного шёлка…На то моя воля и правда —О, скоро цветами расплатыРаспустится майская тонкость!И взмоет в рассветное небо —Назад – снов людских не нарушив,Мой ангел, простая игрушка —Пленённый пылающий демон.

Дмитрий Николов, Александр Дедов

МИР

Дмитрий Николов родился в Харькове, по образованию историк-археолог. Публиковался в сборниках, журналах, вебзинах и альманахах «Самая Страшная Книга-2021», «Мир Фантастики», «Опустошитель», «DARKER», «Мю Цефея», «Рассказы», «Аконит» и др. Работает в самых разных жанрах: от фантастики и мистики до постхоррора и психологического реализма.

https://vk.com/veroyatnost_nevozmojnogo

Александр Дедов родился в г. Волжский Волгоградской области. По образованию юрист уголовно-правовой направленности.

Публиковался в альманахах «Redrum», «Бесконечная история», «Чемодан», а также в вебзине «DARKER». Финалист ЧД-2017 и нескольких конкурсов альманаха «Квазар», победитель конкурса боди-хоррора «Эмбрион».

Создатель и лидер коллектива первого в России альманаха гримдарка и тёмного фэнтези «Медианн». Предпочитает писать тёмное фэнтези и мрачную научную фантастику.

https://vk.com/sheol_and_surroundings

https://vk.com/mediann.zine

Пролог

ОнаТрущобы у рыбного рынкая помню, как будто вчера…Краюха, неполная крынка,торговки, воры, юнкера;Измешены грязные улки,как тесто, под натиском пят.Часы бьют на ратуше гулко.Колёса двуколок скрипят.Сквозь крики и грязную руганьнеделя к неделе – года.Заляпанный столик не струган,сквозь крышу сочится вода.Несчастный удел одиночкиприклеился, точно репей.Как мать отказалась от дочки,так нет и любимого ей.Стенания, вздохи и всхлипывпитались в мой угол и кров.Облезлые старые липысо всех собирались дворови было до скрипа смешно имглядеть, как, совсем не шутя,молилось в слезах под луноюзабытое Богом дитя.Как будто вчера и как будтотри тысячи жизней прошло!Какое прекрасное утро!Как терпкое это мерло.Навоз, испарения, рыба —всё это останется здесь.А ведь эти люди могли бы(простите невольную спесь)возвыситься, переродитьсяи тоже глядеть из карет,как режут в проулках убийцынесчастных за горку монет;Как кровь ручейками сбегаети капает в ливнесток,А школьники шустро пускаюткораблик-дубовый листок.Оставлено прошлое в прошлом.Пускай копошатся – не жаль.Кровь стала рубиновой брошью.Я перевернула скрижаль.ОнЛюбви я никогда не знал:ни жениной, ни сестринской, ни материнской.Вся жизнь моя – сырой подвал,я рыщу в нём – большая злая крыса.Я никогда не знал любви.И от того мне горше видеть вашу прелесть!Хоть плачь, хоть режь себя – реви!Ах, лучше б вы куда-нибудь, да делись!Не знал я никогда любви!Ваш вечный визави во тьме ночной, яшепчу себе: живи, червяк, живи!Чтоб все узнали мою боль и захлебнулись болью.

Глава первая

Послание из прошлого

ОнСмеркается, сгустились тени.Торговцы покидают рынок, ты решаешь тоже.Пересчитаешь выручку до пенни;Глядишь по сторонам, а у самой мороз по коже.Знакомой улочкой пойдёшь —я серой мышью юркну по дорожке следом.Весь – предвкушение, сжимаю нож.Торговка станет моей маленькой победой!Ты даже не успеешь закричать,когда из тьмы я выскочу тебе навстречу.И словно для письма из сургуча печать,несчастной крик я замурую в вечность.Мы спустимся с тобой в подвал,сегодня бал – на нём танцуем только я и ты.Я платье на тебе порвали алым начертил поверх дрожащей наготы.Удар, ещё удар. Ещё! Ещё!Бледнеешь, уж сошёл румянец с щёк.Свой испустив последний, тяжкий вздохты громко рухнешь подле моих ног.О! Это лишь начало, госпожа.Сегодня будет праздник у ножа.Противный хруст хрящей и позвонков:отрезал голову и был таков!Какой экстаз, какой восторг!Несусь к любимой на порог,в корзине голова и бычии чресла —торговка их домой несла.ОнаС приходом ночи птицы замолчали,растратив скороспелый свой задор,и я, под стать – в ночнушке и в печали —шагами мерю тёмный коридор.Скрипит паркет, зияют двери спален,но нет в них ни спасенья, ни души.Весь воздух в доме будто бы отравлен.Ночь стелется, как влажный крепдешин.Часы в гостиной дребезжат вполсилы– разиня Эльза! Кончился завод.Луны колтун собачьей шерстью сивойуродует беззвёздный небосвод.Покинута, оставлена, забыта!Возлюбленным, служанкой, наконец.Вот по брусчатке цокают копыта,на конской сбруе блеет бубенец…Нет, не ко мне. Конечно. Мимо. Мимо!Мелькнёт двуколка в свете фонарей,и тени голубая пантомимак руке пустой протянется моей.Я потянусь навстречу, если б… Если бПисьмо в две строчки: «Милая, прости!».Участливо выскакивают креслаи замирают на моём пути.Я вру себе: «Мне только отдышатьсяи я его, конечно же, дождусь!».Но сон, подонок, не даёт мне шанса,он говорит: «Забудь его, останься»,и отнимает явь и боль и грусть.                           ***Вода совсем остыла. Сводит пальцы,покрытые бороздками морщин.О, как мне надоело просыпаться,куда нелёгкий случай притащил!На крик вбегает Эльза, суетится,трёт полотенцем одубелый стан.Почти без зла шучу: «Ночная птица,порхать ты не устала по кустам?».Когда женат он, тайны не нарушу —запрусь и спать, веди его к себе».Но вместе с шуткой просится наружу,как странно, зависть к девкиной судьбе.Отзавтракав, одеться и на рынок;Работа вмиг размоет эту блажь.К тому же моя новенькая – Нина —пока весьма посредственный торгаш.Сбегаю вниз, а настроенье в гору;Стучат подбойки звонким молотком,но нахожу за дверью коридоракорзину под батистовым платком.Сквозь белоснежный хлопок проступаютразводы цвета свежего мерлои в тот же миг безжалостная памятьвдруг оживит что прежде отмерло…Не может быть! А почему не может?Рукой безвольной сдёргиваю ткань.Мороз игольчатый бесчинствует на кожеи сердце бьёт пошлейший канкан.Сознания расколотая льдинаскрежещет гулко мрачные слова:«Не может быть! Но это точно Нина…Верней, её, несчастной, голова».Разинут рот, глаза в безумной негесощурены, под веки закатясь;Дорожки крови, высохшие в беге,напоминают дьявольскую вязь.Из грубых и безжалостных пробоинсочится сукровичная слюда.Лишь только тот, кто бесконечно болени не боится Божьего судасвершает сатанинские обычьи,что встретишь разве на страницах книг…Рога торчат из черепа и бычьитестикулы нанизаны на них.

Глава вторая

Исповедь

ОнаОставив с полицейскими Эльзу,взбегаю вверх по Ратушному съезду;Трещат подбойки, грязь чернит подол.Мне лают вслед бездомные собакии глупо ухмыляются зеваки,уродливые все, как на подбор.Плевать, плевать на их дурное семя!Плевать, что будет завтра с ними всеми!Мой демон снова вырвался из тьмы!Нет толку в дознаваниях ищеек,когда нечистый ждёт у каждой щелии обращает в явь дурные сны.Но в силе для него найдётся равный,создавший твердь, вспенивший океаны,и жизнь вдохнувший в рыб зверей и птицЕдинственной надеждой будет вера.Ворота, монастырь святого Пьера,я падаю и простираюсь ниц…                              ***Лишь чудом не пришлось ей стать воровкой,ведь «повезло» родиться полукровкойв обыденной для многих бедноте.Отец-цыган бежал из-под ареста,мать удавилась на опушке леса;Её забрали сёстры, но не те,что раздвигают ноги у таверны —вместилища безносой грязной скверны, —а жёны Бога, сёстры во Христе.И вот она – не девка-замарашка,а мудрая и добрая монашкаво власянице грубой, при кресте.Она – моя надежда и опора,и нет секретов у меня, которыхя ей бы не доверила ещё.Я чувствую её сухие пальцывлекут меня и требую подняться,уводят в келью крепко сжав плечо.«Ах, милая моя исповедница!Пришло, пожалуй, время повинитьсяв единственном утаенном» – дрожа,шепчу, лица от слёз почти не видя.Львы-гербы топчут фрески на апсидеи щерятся с любого витража.                              ***Была весна, холодная, но всё жеиз тех, что забираются под кожу;Вскипает кровь и тащит за порог.Я встретила его в прозрачном парке.Листва лежала прошлогодней паклей.Казался он ужасно одинок.У кромки пруда жалка и сутулатемнела бесприютная фигураприродному упадку ассонанс.Я подошла, глядеть стараясь мимо,и замерла неловко, недвижимо,а листья вязов сыпались на нас.Нахлынула несвойственная робость —так замирают у чужого гроба.Но в тёмном кварце ледяной водывозник лица его неверный оттиск;Формальностями вовсе не заботясь,он вырос рядом, как срамной волдырь.Всё было быстро и довольно странно.Пруд закипел, как колотая рана,размытый контур подхватила рябь.Он молча приобнял меня за шею —листвы и кринолина тихий шелест —Ах, если бы я знала, если б, я б…Тем временем, другой рукой нашарив,достал платок, скомкав в ладони в шарик,бесцеремонно сунул мне под нос.Вдохнув, чтобы кричать, что было силы,я в это же мгновение осипла,как будто накурившись папирос.Сознание расплавилось, как свечка,отчаянное ухнуло сердечко,в глаза ударил праздничный салют.К ногам прокралась чёрной кошкой слабостьи всё, что мне тогда осталось —отринуться в безбрежный абсолют.                            ***Очнулась я в его убогой кельене зная час, не зная дня недели,в чужом тряпье – спасибо, не нага —прикованной на низенькой кровати.Терзали мысли о забытом мной развратеиспанского не хуже сапога.Измучена неведеньем и страхом,я задрала убогую рубаху,ощупав и бесстыдно оглядевсаму себя, не обнаружив крови.Сосуд мой был невинен и церковен,прости мне святотатство. Этот лев,что щерится мне в спину с гобелена,он не простил бы дьявольской измены,прелюбодейства гнусного греха.Я прождала мучителя до ночи,готовая брыкаться, рваться в клочья…Проснулась лишь под пенье петуха.Сквозь сумерки холодного рассветавошёл не человек – часть силуэта;Чернел в глазах провалами могил.«Отдайся мне, отдайся же, отдайся…».На раз-два-три, так кружат вальсы,как заведённый, угрожал, молил;Переменив десяток ухищрений,не получил успеха ни на пенни.А я всё размышляла о другом:«Безумен он? Безумен. От того ли,что он, так унижаясь, молито том, что может просто взять силком?Иль от того, что искренне лелеетмечту, что моё сердце потеплеет,растает, как огромный снежный ком?».Да только заблуждалась я не меньше,что, в общем-то, и свойственно для женщин,безумен он, сестра, совсем в другом…                           ***Прошла, наверно, не одна неделя —в окне моём все листья облетели —терпению его пришёл конец.Однажды ночью он вошёл, шатаясь,с порога бросив шёлковую завязь,в которой трепыхались пять сердец.Вот крест тебе, моя родная Анна,я говорю, как есть и без обмана,мне чудилось, багровые комкипульсируют и просятся наружу…Такие дни испепеляют душуи без ножа кромсают на куски.А он ушёл, не говоря ни слова,и делал это снова, снова, снова…как будто подбирая дикий шифр.То кисть, то глаз, то детскую головку —так кот несёт хозяйке мышь-воровку,чтобы умаслить лёд её души.На мне, сестра, на мне все эти жертвы,тела, что этот гнусный жерновперемолол в кровавый липкий фарш.Но стоило б пустить его в себя мнедуша моя грехом, нашейным камнемменя тянула б в ад. Ты скажешь: «Блажь!».Да только грех греха не остановит!Стань я как он, прольётся вдвое крови —безумье, нечестивость воплотив,я б понесла в греховном этом вихреи родился б безжалостный антихристпроклятье Богу, миру во плоти!Придя в ночи, он испарялся утром,но раз забыл обеденную утварь —мне удалось разжать тупым ножомодно из звеньев, выбраться, укрытьсяв густых кустах у моего «зверинца»;Дождаться, как кошмарный ухажёрзаявится. Засов на дверь накинув,поджечь солому краденной лучиной,в рыданиях скрывая торжество…Я думала, что вместе с ним погиблигрехи мои, дай поклянусь на Библии,я радовалась будто в Рождество!Но вот он жив, бессмертный демон этот,и он пришёл призвать меня к ответу —мне не видать счастливого конца;Опасность скрыта в каждом незнакомцеи я дрожу, как только сядет солнце,ведь я его не видела лица…ОнНет женщины грязнее, как нет чище Бога.При виде львов на витражах я содрогнусь от омерзенья.Здесь тишь и тьма, до монастырского порога.Добрёл-таки мятежный дух отмщенья.Сквозь анфилады, под кирпичным сводомбреду в бреду и предвкушаю кровь.На сердце страх, зато в душе свобода.О вас, любовь моя, я вспоминаю вновь и вновь.Я ветром прокрадусь вдоль приоткрытых келий,я затаю дыхание у нужного порога.Она грязна, порочна, в самом деле,монашки старой смерть угодна будет Богу.Уродка мерзкая с сухим, как чернослив, лицом.Сквозь льва на витраже её ночлег мне освещает месяц.Умри, презренная, забудься вечным сном.Сегодня я твой Бог, сегодня я твой Кесарь!Едва проснувшись, старая, ты не вскричишь,Петля сильней затянется на тощей шее.И обречённо глянув поверх крыш,подрясник обмочив, растянешься в постели.Покину я монашеский приют,всё так же тихо, словно летний ветер.Я вас найду, я к вам приду,я ненавижу вас, но и люблю сильней всего на свете!

Глава третья

Маскарад

ОнаДышать почти что нечем, меркнет свети ломит рёбра, кажется, до хруста.Будь проклят тот, кто выдумал корсет,чёрт побери проклятого прокруста!Ах, как некстати этот маскарад,но не отменишь высланных визиток.У ламп безвольно кружит мошкара.И Эльза надо мной, как Немезида:шнуровку тянет, крутит волоса…Быть женщиной – забота, а не данность.Крем в декольте и пудра для лица —ещё не веселившись, настрадалась.Теперь веселье – сон, вчерашний день.Страх не отмыть отстоянной всенощной.Сейчас судачат, стало быть, вездео девушке, разорванной на клочья.Я так боготворила «высший» свети я к нему близка, как никогда, но…Но счастья нет, надежда на ответот моего любимого – Адама.Теперь мы редко видимся, как знать:Не разлюбил? Не отступился? Ах, ведьбывает, что молчанием казнятнадёжней и скорее, чем на плахе.Мне нужно убедить его бежать,куда глаза глядят, но только вместе.И я, как разрешается невесте,смогу его пред Богом ублажать,воздав его терпению по чести.Съезжаются, стучат, стучат, стучат,как люди в дверь, булыжники в подковы.«Ах, Эльза, милая, скорей! Который час?Да, добрый вечер, не узнала кто вы…».За маскою не разобрать лица;Здесь арлекины, мавры и лисицы,слон и лемур, солдат и полицай.На глянце масок масляно лоснитсяпрогорклый свет свечной, как тухлый жир,тоскливей дёготного мрака подворотенПусть скрыты лица, Бог его сложилна зависть Аполлону… Точно! Вот он.Широких плеч вальяжный разворот,полукивок небрежный – вот мерзавец! —волнение стараюсь побороть,жму руку, но нарочно в плоть вонзаюсь.Непроницаемая кожа, как кора.На маске сфинкс – как равнодушны скулы —перехватив, так, словно нам пора,за локоть он ведёт меня в людскую.Захлопнув дверь, всё так же в тишине,прижав к стене, почти что у полати,как на давно приевшейся женерукой моё он задирает платье.Пьян он или сошёл с ума?Но вместе с ним пьянею и страннею.И платье задираю я сама.Честь берегу, но есть одна идея…Он входит с болью, эта боль сладка.Сознанье меркнет, вспыхивая снова.Стук равномерный, словно с молоткауходит мир и я его основа.Излившись, он спускает платье вниз.Уходит так же: молча, не прощаясь.Его ищу глаза, но вместо нихв глазницах маски сумрачная завесь.В груди клокочет, а во рту першит,заножены ладони все о доски.Пусть. Согрешила, плеву сохранив.Не понести мне от любви содомской.Хоть тяжек грех, но не смертелен он.Я выхожу, оправившись, обратно.Адама нет нигде со всех сторонсмешались лица в маски, маски – в пятна.Запятнана и я, сомненья нет,что до лица… в нём что-то есть от маски;Разнять их и явить на Божий светнаверно сможет лишь клинок дамасский.Но разве можно знать наверняка,что эта плоть она теперь моя, ведьвскипает жизнь, как горная река.Послушный сон от непослушной явипорой не отличить, не разобратьв тебя иль ты глядишь из зазеркалья.Лицо-близнец, лицо-сестра-и-брат.Где мой Адам, где мой бесчестный Каин?Вокруг меня стеной и бал, и пир.Веселье или злополучный пасквиль?Вплывает полицейский мундир.Костюм хорош, но почему без маски?За ним чудная Эльза семенит —кургузый тюк в венецианских перьях.«Мадам, меня прошу вас извинить,что вам мешаю именно теперь я– растерянность сошла с его лица —опасность – доложил нам соглядатай;Божится, что он видел подлеца,но потерял его, дурак поддатый.Нет времени на церемониал,проверки, генеральские приказы.Пусть шанс его теперь ничтожно мал,нам нужно ехать, но немедля, сразу.Смените маску – спутаем следы.Ждёт экипаж, решайтесь, чудо-кони.К тому же, если он теперь следит,себя он выдаст, бросившись в погоню».Страх закипел и брызнул мне в глаза.Когда же стали очертанья различимы,я сразу потянулась развязатьтесьму орлиной накладной личины.Сменив её служанкиной, вдогонсквозь гул веселья, вслед за галунами —иль что у них ещё взамен погон? —к коляске, что приехала за нами.Копыт-колёс тяжёлый унисони лошадиный пряно-острый мускус.В мгновенье цепенеет каждый мускули я тотчас проваливаюсь в сон.                            ***Качается бесшумно экипаж.Бессонный мир, безмолвный, бессердечный.Невидимой рукою бисер мечетпо небу Бог, но тот тусклей и мельче,чем все мои надежды на реванш.В окне темно и не видать ни зги.Глаза со сна запутались в ресницах.Исчез, пропал мой полицейский рыцарь.Ах, разве это всё могло присниться?Дразнится память, жаля, как москит.Зудит в груди расчёсанный бубон,в ушах пищит. Качает безобразнои я стучу вознице, но напрасно —он лишь скорей везёт меня на праздник;притормозив, вышвыривает вон.Ладони полосует крошка льда.Я снова здесь, у своего порога.Вхожу, крадучись, до костей продрогла,но первый встреченный гарсон-пройдохасрывает платье, не дождавшись «да»;Проводит, даже вталкивает в зал.Здесь все, кто прежде был, нет, много больше!Князья, магнаты, даже судьи Божьи —не по зубам такие мне вельможи,но кто тогда их всех сюда позвал?Молчание. Чадит свечной нагар.Меня не видят, жмутся, ставши кругом.Но стоило шагнуть, тесня друг друга,все обратились, полетела руганьи я заметила, что я совсем нага.Но чёрт бы с ними, чёрт бы их побрал,неловко прикрываясь и сгорая,иду сквозь улюлюканье двора я;Так, верно, шёл Господь до Рая,сквозь строй людей, их масок, их забрал.Так лучше, чем полживая хвала,но всё равно дрожит нутро донельзя.Вот наконец тупик. Тоннель зла.А у стены в крови бедняжка Эльза…лицо сокрыто маскою орла.ОнВсе сливки общества сегодня собрались.Вино рекой, ложь, морфий и разврат.Люби и пей, кури, молись —здесь каждый быть сегодня рад.Здесь полумрак, здесь каждый вздохпрошит пороком декаданса;Вдруг – чей-то крик, переполохи вновь стихают звуки вальса.Людской поток валит наружу,Все зашептались, чувствуя беду,а на террасе посреди багровой лужилежала девушка со срамом на виду.– Взгляните, это маска птицы! —трясётся щёголь из столицы.Слетела спесь, морфина дрёма:зарезана хозяйка дома!Расхристанное платье, задранные юбки,разорванная грудь алеет раной.Раскинутые ноги, как у проститутки,дворецкий закричал: сюда, охрана!Дрожащею рукой старик снимает с мёртвой маску;сглотнул, душа в груди свернулась наизнанку.Едва дыша, дрожа, залившись краской,он выдохнул, её узнав служанку.

Глава четвёртая