Сын за сына

– Не, мне девушки нравятся. Сам-то ты, Томми, не гей ли чуток?

Томми молчал.

– Никто не будет злиться на тебя, выходи из шкафа, господин Янссон, – шепнул Уве.

– Заткнись.

Уве фыркнул.

– Томми! Что, черт побери, произошло? Ты даже подколоть не можешь… Неужели совсем потерял форму?

Официант принес Уве воду, а Томми – холодное пиво в запотевшем бокале.

– И заказываешь пиво к обеду? Ты что, совсем того, мужик? Гомер Симпсон пьет пиво днем, Кристер Петтерссон увлекался таким…[22] А теперь Томми Янссон?

Уве искренне рассмеялся над собственными словами. Он легко относился к жизни и к смерти тоже.

Впервые Томми столкнулся с ним как с подозреваемым в одном деле семнадцать лет назад. Он знал, что Уве убийца, а тот знал, что Томми это знает. Но доказательств не было.

«Хочу, чтобы ты звал меня Нигерсон», – сказал Уве, когда его вычеркнули из подозреваемых. «Этого я сделать не могу», – ответил тогда Томми. Уве настаивал; он дал Томми понять, что это неизбежно, что тот должен воспринимать это как компактную смесь из доверия, угрозы, подарка и договора, где также присутствовало косвенное признание того, что Уве был убийцей и что Томми прав.

Нигерсон – такое прозвище нелегко произносить. Но, как и ко всему другому, Томми привык и к этому.

– Чем ты сейчас занимаешься, Уве?

– Работаю в детском саду.

Томми ждал, когда спадет волна сарказма. Уве это заметил.

– Это имеет значение? – спросил он.

– Да.

– Почему?

– Потому что мне нужно знать.

Уве пожал плечами.