Сын за сына

22
18
20
22
24
26
28
30

Не сводя глаз с Йенса, Мендоза поднял вверх руку с сигаретой.

– Далеко с севера… Эстоколмо.

20

Стокгольм

Стриптизерша Санна готовила спагетти вонголе, жужжала вытяжка, по радио на кухне играл Сонни Роллинз[17].

Майлз сидел за кухонным столом, листал журнал про лодки и смотрел на нее. Красивая, готовит ему вкусную еду… Ничего лучше в его жизни не случалось.

Теперь Санна жила у него. На время, как она сказала. Началось с дивана, потом она ночевала на матрасе на полу в его спальне. Вчера залезла к нему под одеяло. Вечерами они лежали и болтали в темноте. Иногда вставали и смотрели кино посреди ночи, какую-нибудь комедию – она говорила, что ей нравятся комедии. Они смеялись над одними и теми же вещами. Иногда она танцевала стриптиз для него. Это было замечательно. Настолько замечательно, что Майлз не решался задавать вопросы. Просто будь что будет; он только хотел смотреть на нее и наслаждаться тем, что она его.

Санна что-то напевала у плиты. Старинную песенку из незапамятных времен. Он хотел остановить мгновение, навсегда застыть в нем. Она обернулась, как будто услышала его мысли, и улыбнулась.

Они поели, Санна рассказала о своем детстве в городке Мальмбергет, о своей первой машине «Вольво Амазон». О первом сексе и первой пьянке. О том, что ей до фени были северное сияние, шахты, политика и все то, что заботило бо́льшую часть местных жителей. О том, что она любила веселиться, быть благодарной судьбе и счастливой. Что пыталась быть такой как можно дольше. Она знала, что честно заработанное веселье всегда круче всего.

– Майлз, – вдруг сказала Санна.

– Да? – среагировал он.

Она стала серьезной и осторожной.

– Ты полицейский.

Он не понял, вопрос это или утверждение.

– Ты хороший, – продолжала Санна; в ее взгляде читались искренность, внимание, почти энтузиазм.

– Что такое, Санна?

– Пообещай никогда не причинять мне зла, – тихо произнесла она.

Майлз не понимал, к чему это, но ответил:

– Обещаю.

Потом они сидели так, как будто эти слова никогда между ними не произносились. Ели они молча.