СТИХИ
«Мне дороги с детства и пыльная эта дорога…»
«А сельскому жителю наша беседа…»
Акмурат Широв
ЛИРИЧЕСКИЕ МИНИАТЮРЫ
ЦЫГАНКА
К нам пришли цыганки. Мы сидели с ними во дворе в тени карагача и ели плов, пили чай. Я играл у юбки тети-цыганки. Она была ласковая и лучше мамы. Вдруг я очутился под подолом ее платья. Там почему-то пахло нашей козой. Я сидел замерев, словно под шатром, сквозь который просвечивал разноцветный мир. Когда цыганки встали, я оказался в темной торбе, а потом долго болтался на чьей-то спине, как в паланкине.
Дома всполошились — ребенок как сквозь землю провалился!
«Украли!» — догадался кто-то, и всех охватил ужас.
Догнали цыганок, которые шли по пустырю, опираясь на длинные палки, и стали умолять, чтобы они сжалились над горем матери и, не тая обиду, вернули дитя. Я смеялся из торбы. Мама плакала, но не смела броситься на цыганку и вырвать меня. Даже папа стоял и смотрел, не зная, как быть. Все знали: если цыганка, укравшая ребенка, сама добровольно не отдаст его, то ребенок умрет, в лучшем случае вырастет несчастным.
Цыганка потребовала выкуп, равный моему весу. Собрали все ценное, что имелось в доме, заняли еще у соседей и сгрузили серебряные украшения, кувшинчики из бронзы, платья из парчи и шелка на одну чашу весов, меня посадили на другую чашу. Я перевесил. Тогда цыганка взяла мамину руку, погладила ее, весело глядя ей в глаза, и сняла перстень.
Хорошо, что я был маленьким, а не таким, как сейчас.
Иначе не минул бы я цыганской жизни. Стал бы загорелым, дочерна цыганским мальчиком на холке осла, странствующим по белу свету под палящим солнцем, пропитавшимся дымом разных костров, грызущим черствые лепешки, собранные из разных домов, с разным вкусом, потому что испекли их разные хозяйки; цыганским парнем, влюбленным в цыганскую большеглазую девушку; наконец, цыганским мужем-бездельником, или, может быть, таким, как тот цыган с бородой, ювелир, который однажды остановился у нас с сыном Майданом (что значит — Поле, потому что в поле родился) и сделал маме красивые серебряные браслеты и золотые серьги. Они жили у нас под навесом у очага несмотря на весеннюю сырость. В очаге все время краснели угли. Там они работали и там же спали, укрывшись стегаными халатами. Я следил за ними, не вынимая руки из карманов. Они меня называли «барчуком». Майдан не играл со мной, он помогал папе. Папа Майдана трудился не щадя сил, потому что очень любил своих цыган и мечтал купить своему табору грузовую машину. Он мечтал о том, как здорово будет кочевать на грузовой машине. Он не хотел, чтобы цыгане отставали от других, не хотел, чтобы их называли грязными и презирали. Мой папа говорил, что по закону не разрешат купить грузовик. Папу Майдана это не огорчило. Он был уверен, что купит, когда соберет деньги. Интересно купил все же он?
Да, скорее всего, я стал бы таким цыганом, как папа Майдана.
Все думали, что цыганка ушла довольная. Но, видимо, в уголках ее черных глаз осталась неприметная тень. Если не так, то почему в моей душе оказался изъян и я покоя не могу найти — все мечусь, мечусь?
НА ЗЕМЛЯНЫХ РАБОТАХ
Мимо нашего дома тянулся арык, обросший камышом, тальником, колючкой. Арык был пока сухим, после расчистки собирались пустить воду, весеннюю, свежую после зимы. Проснувшись, я услышал шум, смех, треск костра, возгласы и вышел. Из арыка летели наверх земля, корни, грязные, заполненные глиной бутылки. Сверкали острия лопат, виднелись женские платки и шапки с засаленными суконными верхами.
Я поднялся на вал. По дну арыка растянулись колхозники и колхозницы. Пестрота, красочность их одежды, веселость восхитили меня. Они жгли заросли вдоль арыка — где-то горел костер, где-то тлели угли, где-то лежали черные обгорелые лоскутки земли. Скоро, как шумная орда цыган, бригада стала отдаляться от нашего дома. Очистив один участок, переходили на другой.
Я прибежал домой и сказал матери, что пойду работать. Мать не ответила. Она не одобряла. «Где лопата?» — спросил я. «Тебе надо учиться — работать еще успеешь». — «Ты же знаешь, все ребята класса работают, один я…» — «Вот и не занимаются, учатся плохо, вообще, это не твоя компания…»
Но меня тянуло к ним. Работяги ходили ватагой. У них были свои разговоры, свои темы. Хотя я терялся, слушая их разговоры, начиненные матерщиной, похабщиной, скучно было одному. Я понимал, что они живут «не так», как остальные ребята в нашем поселке. Как бы догадавшись о моих мыслях, Парша и Циклоп стали подшучивать надо мной, иногда задевая за живое. Я держал с ними дистанцию, да и то, что родители мои преподавали в школе и сам я слыл лучшим учеником, сдерживало их. Теперь же то, что я не работаю и сам это переживаю, привлекло ко мне их внимание. Как-то Парша пощупал мой воротник и сказал: «Чистый, мамочка стирает?» После этого пытались меня дразнить: «маменькин сынок», «книжный червь», «тунеядец» и т. д. Внешне я был невозмутим — они ведь нащупывали слабые места.