Ему казалось, что в бедной его голове, ломая перья, бьется какая-то большая птица вроде канюка, и вся она — одна его мысль: «А как же я? А как же я?» Потом он подумал, что рыбакам было бы, наверно, легче, если бы несчастье случилось с ним, а не с Василием, тем более теперь, когда у Ефима сломана рука и вот-вот пойдет работа. Его внезапно кольнуло что-то похожее на вину и потонуло в смятении.
Дядя Леша достал ему папиросу, Митька взял ее и долго крутил в пальцах, потом сказал:
— Я в порт поеду, за Акимовной.
— Сопляк, — зло отозвался Ефим с кровати. — Сейчас нельзя, лед может тронуться. — Он перебросил ноги через край кровати и сел, держа перед собой руку, как грудного младенца. — Леша радиограмму дал. Надо ждать врача и милицию. Раньше недели не будут, а может, и через две.
— Я поеду.
— Не поедешь. Второго трупа нам не хватало?
— Я поеду! — закричал Митька и завыл.
— Дерьмо собачье, — сказал Ефим.
— Мне нужно ехать, для себя нужно. А на тебя я плюю, понял? Моторку не дашь, пешком по тундре пойду и где-нибудь завалюсь в ручье, а уж в Оленьем-то завалюсь точно. Гад ты!
— Ладно, — неожиданно согласился Ефим. — Я бы сам поехал, если бы не рука. Мы уж тут с Лешей говорили. «Вихрь» не бери, опрокинет на такой волне.
Позже он вышел, помог Митьке завести мотор и принес брезентовый плащ для Акимовны.
— Папиросы дать? Курить, наверно, хочешь?
— Не хочу.
— Папиросы возьми.
Он долго смотрел вслед удаляющейся лодке. Моторку кидало из стороны в сторону, и волны размеренно окатывали Митьку со спины. Мотор шумел, ветер выл, и в этом буйстве Митьке стало полегче. Он шел по берегу и слышал легкий звон, когда волна накатывала на подточенный по краям лед. Дальний берег был полог, а ближний выстраивался коричневыми рядами яров, покрытых сползающими снежниками.
Митька совсем не думал, что мотор может заглохнуть, не ощущал времени и не мог бы сказать, сколько проехал. Он даже не заметил, как проскочил Олений ручей, верный указатель половины пути от точки до порта, хотя сосредоточенно разглядывал уходящие берега. А берега пошли совсем другие, разрушенные, повисшие мягкими лоскутьями и ломтями дерновины. Они были похожи на доисторических ящеров всех мастей, поросших шерстью прошлогодней травы. Потом склоны стали более пологи, а потом совсем пологи и песчаны. Впереди показался порт.
Митька причалил, вылез на берег и, качаясь, побрел к домам. На дверях столовой висела киноафиша «Акваланги на дне» и «Золотой теленок». Акимовны в столовой не оказалось, и Митька отправился к ней в дом.
Вошел не стучась и стал на пороге. Акимовна в длинной юбке и серо-желтой майке мыла пол. На сильной шее у нее болтался алюминиевый крестик, который мешал ей, поэтому она все время пыталась поймать тесемку ртом и остановить качание. Акимовна не сразу заметила Митьку, а когда заметила, распрямилась и сказала:
— Один, что ли? Ну, погуляй пока, сейчас освобожусь.
Митька вышел и прислонился к стене в коридоре. Акимовна, не торопясь, продолжала сильными, размеренными движениями сгонять воду к дверям. Митька слышал энергичное бульканье в ведре и всхлипы тряпки. В горле у него перехватило.