Том 1. Стихотворения. Повести. Марьон Делорм

Dante[4]Оставь меня сейчас. Тревожный и туманный,Подернут небосвод какой-то дымкой странной,Огромный красный диск на западе исчез,Но в желтизне листвы еще таится пламя:В дни поздней осени, под солнцем и дождями,Как будто ржавчиной покрылся темный лес.За мною по углам роится мгла густая,А я задумчиво смотрю в окно, мечтаяО том, чтоб там, вдали, где горизонт померк,Внезапно засиял восточный город алыйИ красотой своей нежданной, небывалойТуманы разорвал, как яркий фейерверк.Пусть он появится и пусть в мой стих печальныйВдохнет былую жизнь и пыл первоначальный,Пусть волшебством своим зажжет огонь в глазах,Пусть, ослепительно прекрасен и украшенСияньем золотым дворцов и стройных башен,Он медленно горит в лиловых небесах.5 сентября 1828 г.

ОСЕННИЕ ЛИСТЬЯ

«ВПУСТИТЕ ВСЕХ ДЕТЕЙ. О, КТО СКАЗАТЬ ПОСМЕЕТ...»

Sinite parvulos venire ad me.

Jesus[5]Впустите всех детей. О, кто сказать посмеет,Что резвый детский смех лазурный шар развеет,Мной сотворенный в тишине?Друзья, кто вам сказал, что игры их и крикиТревожат гордых муз божественные лики?Бегите, малыши, ко мне!Резвитесь вкруг меня, кричите и пляшите!Мне взор ваш заблестит, как в полдень луч в зените,Ваш голос труд мой усладит.Ведь в мире, где живем без радости и света,Лишь детский звонкий смех, звуча в душе поэта,Глубинный хор не заглушит.Гонители детей! Вам разве неизвестно,Что каждый, в хоровод детей войдя чудесный,Душой становится нежней?Иль мните, что боюсь увидеть пред собоюСквозь творческие сны, где кровь течет рекою,Головки светлые детей?Сознайтесь! Может быть, настолько вы безумны,Что вам теперь милей, чем этот гомон шумный,Дом опустелый и немой?Детей моих отнять?! Осудит жалость это, —Улыбка детская нужна душе поэта,Как светоч темноте ночной.Не говорите мне, что крик детей веселыйНаитий заглушит священные глаголы,Что песню шепчет тишина...Ах! что мне, муза, дар поэзии и слава!Бессмертье ваше — тлен, тщеславная забава, —Простая радость мне нужна.И я не жду добра от жребия такого, —Зачем мне вечно петь для отзвука пустого,И для тщеславных петь забав,И горечь пить одну, и скуку, и томленье,И искупать весь день ночные сновиденья,Могиле славу завещав!Куда милее мне в кругу семейном радость,Веселье детское и мирной жизни сладость;Пусть слава и стихи моиИсчезнут, смущены домашней кутерьмою,Как перед школьников ватагой озорноюВзлетают к небу воробьи!О нет! Среди детей ничто не увядает,И лютик, радуясь, быстрее раскрываетСвой золотистый лепесток,Свежей баллады слог, и на крылах могучихВзмывают оды ввысь, парят в гремящих тучахОтряды величавых строк.Стихи средь детских игр — и звонче и нетленней,Благоуханный гимн цветет, как сад весенний,А вы, что умерли душой,Поверьте мне, друзья, стихам на этом светеПоэзию дают резвящиеся дети,Как зори поят луг росой.Сбегайтесь, дети! Вам — и дом и сад зеленый!Ломайте и полы, и стены, и балконы!И вечером и по утрамНоситесь радостно, как полевые пчелы,Помчится песнь моя и с ней мой дух веселыйПо вашим молодым следам!Есть нежные сердца, к житейскому глухие,Им сродны голоса и звуки золотые,Те, что услышаны в тиши,Обрывки яркие симфонии могучей,В ней гул морских валов и листьев рой летучий,Святая музыка души.Каков бы ни был мир грядущих поколенийИ нужно ль вспоминать, или искать забвений,Карает иль прощает бог, —Я жить хочу всегда с моей мечтой на свете,Но только в доме том, где обитают дети,Чтоб гомон их я слышать мог.И если ту страну увижу в жизни снова,Страну, чье возлюбил я царственное слово,Чьи скалы радуют меня,Где в детстве видел я полки Наполеона,Сады Валенсии и крепости Леона,Испания — страна моя!О, если посещу я снова край старинный,Где римский акведук протянут над долинойГде древни призраки дворцов, —Пусть вновь везут меня под сводом золоченымПовозок, что всегда полны сребристым звономВеселых круглых бубенцов.11 мая 1830 г.

«ПОРОЙ, КОГДА ВСЕ СПИТ, Я С РАДОСТНОЙ ДУШОЮ...»

Pan moi synarmozei, hoson cuhar moston esti, о kosme: uden moi prooron, ude opsimon, to soi eukairon. Pan karpos, ho phorusin hai sai orai, o physis, ek su panta, en soi panta, eis se panta.[6]

Марк АврелийПорой, когда все спит, я с радостной душоюСижу под сенью звезд, горящих надо мною,Прислушаться хочу к небесным голосам;Мне времени полет не внятен быстротечный,И я, взволнованный, гляжу на праздник вечный,Что небо для земли свершает по ночам.Я верую тогда, что сонмом звезд горящимОдна моя душа согрета в мире спящем,Что мне лишь одному понять их суждено,Что здесь я не пришлец угрюмый, молчаливый,А царь таинственный всей ночи горделивой,Что только для меня и небо зажжено.Ноябрь 1829 г.

«ДРУЗЬЯ, СКАЖУ ЕЩЕ ДВА СЛОВА — И ПОТОМ...»

Плачь, добродетель, если я умру...

Андре ШеньеДрузья, скажу еще два слова — и потомБез грусти навсегда закрою этот том.Похвалят ли его или начнут глумиться?Не все ль равно ключу, куда струя помчится?И мне, глядящему в грядущие года,Не все ли мне равно, в какую даль, кудаДыханье осени умчит остатки лета —И сорванный листок, и вольный стих поэта?*Да, я пока еще в расцвете лет и сил.Хотя раздумья плуг уже избороздилМорщинами мой лоб, горячий и усталый, —Желаний я еще изведаю немало,Немало потружусь. В мой краткий срок земнойНеполных тридцать раз встречался я с весной.Я временем своим рожден, и заблужденьяВ минувшие года туманили мне зренье.Теперь, когда совсем повязка спала с глаз,Свобода, родина, я верю только в вас!Я угнетение глубоко ненавижу,Поэтому, когда я слышу или вижу,Что где-то на земле судьбу свою клянетКровавым королем истерзанный народ;Что смертоносными турецкими ножамиУбита Греция, покинутая нами;Что некогда живой, веселый ЛисабонНа медленную смерть тираном обречен;Что над Ирландией распятой — ворон вьется;Что в лапах герцога, хрипя, Модена бьется;Что Дрезден борется с ничтожным королем;Что сызнова Мадрид объят глубоким сном;Что крепко заперта Германия в темницу;Что Вена скипетром, как палицей, грозитсяИ жертвой падает венецианский лев,А все кругом молчат, от страха онемев;Что в дрему погружен Неаполь; что АльбаниКатона заменил; что властвует в МиланеТупой, бессмысленный австрийский произвол;Что под ярмом бредет бельгийский лев, как вол;Что царский ставленник над мертвою ВаршавойТворит жестокую, постыдную расправуИ гробовой покров затаптывает в грязь,Над телом девственным кощунственно глумясь, —Тогда я грозно шлю проклятия владыкам,Погрязшим в грабежах, в крови, в разврате диком.Я знаю, что поэт — их судия святой,Что муза гневная могучею рукойИх может пригвоздить негодованьем к трону,В ошейник превратив позорную корону,Что огненным клеймом отметить может ихНа веки вечные поэта вольный стих!Да, муза посвятить себя должна народу!И забываю я любовь, семью, природу,И появляется, всесильна и грозна,У лиры медная, гремящая струна!Ноябрь 1831 г.

ПЕСНИ СУМЕРЕК

КАНАРИСУ

Как легко мы забыли, Канарис, тебя!Мчится время, про новую славу трубя...Так актер заставляет рыдать иль смеяться,Словно бог вдохновляет простого паяца.Так, явившись в революционные дни,Люди подвигом дышат, — гиганты они,Но, швыряя светильник свой, яркий иль чадный,Все уходят во тьму чередой беспощадной.Имена их померкнут в мельканье сует.И пока не является сильный поэт,Создающий вселенную словом единым,Чтоб вернуть ореол этим славным сединам, —Их не помнит никто, а толпа, что вчера,Повстречав их на площади, выла «ура»,Если кто-нибудь те имена произносит,«Ты о ком говоришь?» — удивленная, спросит.Мы забыли тебя. Твоя слава прошла.Есть у нас пошумней и крупнее дела,Но ни песен, ни дружбы былой, ни почтеньяДля твоей затерявшейся в памяти тени.По складам буржуа твое имя прочтет.Твой Мемнон онемел. Солнце не рассветет.Мы недавно кричали: «О слава! О греки!О Афины!» — Мы лили чернильные рекиВ честь героя Канариса, в честь божества.Опускается занавес, — ладно! ЕдваОтпылало для нас твое славное дело,Имя стерлось, другое умом завладело.Нет ни греков-героев, ни лавров для них.Мы нашли на востоке героев иных.Не послужит тебе ежедневно хваламиСтоязыких газет бестолковое пламя.Ведь циклопу печати который уж разОдиссей выжигает единственный глаз.Просыпалась печать, что ни утро, бывало,И крушила все то, что вчера создавала,Вновь державной десницей ковала успех,Справедливому делу — железный доспех.Мы забыли!Но это тебя не коснулось.Снова даль пред тобою, моряк, развернулась.У тебя есть корабль и ночная звезда,Есть и ветер, попутный и добрый всегда,Есть надежда на случай и на приключеньеДа к далеким путям молодое влеченье,К вечной смене причалов, событий и мест.Есть веселый отъезд и веселый приезд,Чувство гордой свободы и жизни тревожной.Там, на парусном бриге с оснасткой надежной,Ты узнаешь излучины синих дорог.И пускай же в какой-то негаданный срокОкеан, разгрызающий скалы и стены,Убаюкает бриг белой кипенью пены,И пускай ураган, накликающий тьму,Взмахом молнийных крыльев ударит в корму!У тебя остаются и небо и море,Молодые орлы, что парят на просторе,Беззакатное солнце на весь круглый год,Беспредельные дали, родной небосвод.Остается язык, несказанно певучий,Ныне влившийся в хор итальянских созвучий, —Адриатики вечной живой водоем,Где Гомер или Данте поют о своем.Остается сокровище также иное,Боевой ятаган, да ружье нарезное,Да штаны из холста, да еще тебе данКрасный бархатный, золотом шитый кафтан.Мчится бриг, рассекает он пенную влагу,Гордый близостью к славному архипелагу.Остается тебе, удивительный грек,Разгадать за туманами мраморный брегИль тропинку, что жмется к прибрежным откосам,Да крестьянку, лениво бредущую с возом,Погоняя прутом своих кротких быков,Словно вышла она из далеких веков,Дочь Гомера, дитя великанов, богиня,Что изваяна на барельефах в Эгине.Октябрь 1832 г.

ЛУЧИ И ТЕНИ

К Л.

С тростинкой хрупкою надежды наши схожи,Дитя мое, в руках господних наши дни,Всей нашей жизни нить в суровой власти божьей,Прервется нить, — и где веселия огни?Ведь колыбель и смерти ложе, —От века на земле сродни.Я некогда впивал душою ослепленнойЧистейшие лучи моих грядущих дней,Звезду на небесах, над морем АльционуИ пламенный цветок среди лесных теней.Виденья этой грезы соннойИсчезли из души моей.И если близ тебя, дитя, рыдает кто-то,Не спрашивай его, зачем он слезы льет, —Ведь плакать радостно, когда томит забота,Когда несчастного жестокий рок гнетет.Слеза всегда смывает что-тоИ утешение несет.2 июня 1839 г.

OCEANO NOX[7]

Сен-Валери-на Сомме

Вас сколько, моряки, вас сколько, капитаны,Что плыли весело в неведомые страны,В тех далях голубых осталось навсегда!Исчезло сколько вас — жестокий, грустный жребий!В бездонной глубине, при беспросветном небе,Навек вас погребла незрячая вода!Как часто путь назад не мог найти к отчизнеВесь экипаж судна! Страницы многих жизнейШторм вырывал и их бросал по волнам вмиг!Вовек нам не узнать судьбы их в мгле туманной.Но каждая волна неслась с добычей бранной:Матроса та влекла, а та — разбитый бриг.И никому не знать, что сталось с вашим телом,Несчастные! Оно, по сумрачным пределамВлачася, черепом о грани камней бьет.А сколько умерло, единой грезой живших,Отцов и матерей, часами сторожившихНа берегу возврат того, кто не придет!Порой по вечерам ведут о вас беседы,Присев на якорях, и юноши и дедыИ ваши имена опять твердят, смешавСо смехом, с песнями, с рассказами о шквалеИ с поцелуем тех, кого не целовали, —Тогда как спите вы в лесу подводных трав.Мечтают: «Где они? На острове безвестном,Быть может, царствуют, расставшись с кругом теснымДля лучших стран?» Потом — и имена в туманУходят, как тела ушли на дно бесследно,И Время стелет тень над вашей тенью бледной, —Забвенье темное на темный океан.Вас забывают все — с тем, чтоб не вспомнить снова:Свой плуг есть у того, свой челн есть у другого!И только в ночь, когда шторм правит торжество,Порой еще твердит о вас вдова седая,Устав вас ожидать и пепел разгребаяПустого очага и сердца своего.Когда же и ее закроет смерть ресницы,Вас некому назвать! — ни камню у гробницыНа узком кладбище, пугающем мечту,Ни иве, что листы роняет над могилой,Ни даже песенке, наивной и унылой,Что нищий пропоет на сгорбленном мосту!Где все, погибшие под голос непогоды?О, много горестных у вас рассказов, воды(Им внемлют матери, колена преклонив!),Их вы поете нам, взнося свой вал мятежный, —И потому у вас все песни безнадежны,Когда вы катите к нам вечером прилив!Июль 1836 г.

ВОЗМЕЗДИЕ

ПЕРЕД ВОЗВРАЩЕНИЕМ ВО ФРАНЦИЮ

Сейчас, когда сам бог, быть может, беден властью,Кто предречет,Направит колесо к невзгоде или к счастьюСвой оборот?И что затаено в твоей руке бесстрастной,Незримый рок?Позорный мрак и ночь, или звездой прекраснойСверкнет восток?В туманном будущем смесились два удела —Добро и зло.Придет ли Аустерлиц? Империя созрелаДля Ватерло.Я возвращусь к тебе, о мой Париж, в оградуСвященных стен.Мой дар изгнанника, души моей лампаду,Прими взамен.И так как в этот час тебе нужны все рукиНа всякий труд,Пока грозит нам тигр снаружи, а гадюкиГрозят вот тут;И так как то, к чему стремились наши деды,Наш век попрал;И так как смерть равна для всех, а для победыНикто не мал;И так как произвол встает денницей черной,Объемля твердь,И нам дано избрать душою непокорнойЧесть или смерть;И так как льется кровь, и так как пламя блещет,Зовя к борьбе,И малодушие бледнеет и трепещет, —Спешу к тебе!Когда насильники на нас идут походомИ давят нас,Не власти я хочу, но быть с моим народомВ опасный час.Когда враги пришли на нашей ниве кровнойТебя топтать,Я преклоняюсь ниц перед тобой, греховной,Отчизна-мать!Кляня их полчища с их черными орлами,Спесь их дружин,Хочу страдать с тобой, твоими жить скорбями,Твой верный сын.Благоговейно чтя твое святое горе,Твою беду,К твоим стопам, в слезах и с пламенем во взоре,Я припаду.Ты знаешь, Франция, что я всегда был веренТвоей судьбе,Я думал и мечтал, в изгнании затерян,Лишь о тебе.Пришедшему из тьмы, ты место дашь мне сноваВ семье своей,И, под зловещий смех разгула площадногоТупых людей,Ты мне не запретишь тебя лелеять взором,БоготворяНепобедимый лик отчизны, на которомГорит заря.В былые дни безумств, где радостно блистаетКто сердцем пуст,Как будто, пламенем охваченный, сгораетИссохший куст,Когда, о мой Париж, хмелея легкой славой,Шальной богач,Ты шел и ты плясал, поверив лжи лукавойСвоих удач,Когда в твоих стенах гремели бубны пираИ звонкий рог,Я из тебя ушел, как некогда из ТираУшел пророк.Когда Лютецию преобразил в ГоморруЕе тиран,Угрюмый, я бежал к пустынному простору,На океан.Там, скорбно слушая твой неумолчный грохот,Твой смутный бред,В ответ на этот блеск, и пение, и хохотЯ молвил: нет!Но в час, когда к тебе вторгается АттилаС своей ордой,Когда весь мир кругом крушит слепая сила, —Я снова твой!О родина, когда тебя влачат во прахе,О мать моя,В одних цепях с тобой идти, шагая к плахе,Хочу и я.И вот спешу к тебе, спешу туда, где, воя,Разит картечь,Чтоб на твоей стене стоять в пожаре бояИль мертвым лечь.О Франция, когда надежда новой жизниГорит во мгле,Дозволь изгнаннику почить в своей отчизне,В твоей земле!Брюссель, 31 августа 1870 г.

«ПРОСТЕРТА ФРАНЦИЯ НЕМАЯ...»

Простерта Франция немая.Тиран ступил на горло ей.Но, вольный голос понимая,Она трепещет тем сильней.Изгнанник в темный час отливаПод пляску звезд и плеск волныЗаговорил неторопливо,И все слова его ясны.Они полны угроз растущих,Сверкают утренним лучом,Как руки, вытянуты в тучахИ боевым разят мечом.И затрепещет мрамор белый,И горы ужас сокрушит,И лес листвою оробелойВ ночную пору зашуршит.Пусть медью звонкой громыхаяВспугнут стервятников слова,Пусть зашумит в ответ сухаяНа диких кладбищах трава.И те слова: позор насилью!Измене мерзостной позор!Они недаром возгласилиДля стольких душ военный сбор.Они, как вихри грозовые,Над человечеством парят.И, если крепко спят живые,Пусть мертвые заговорят!Джерси, август 1853 г.

«С ТЕХ ПОР, КАК СПРАВЕДЛИВОСТЬ ПАЛА...»

С тех пор, как справедливость пала,И преступленье власть забрало,И попраны права людей,И смелые молчат упорно,А на столбах — указ позорный,Бесчестье родины моей;Республика отцовской славы,О Пантеон золотоглавый,Встающий в синей вышине!С тех пор, как вор стыда не знает,Империю провозглашаетВ афишах на твоей стене;С тех пор, как стали все бездушныИ только ползают послушно,Забыв и совесть, и закон,И все прекрасное на свете,И то, что скажут наши дети,И тех, кто пал и погребен, —С тех пор люблю тебя, изгнанье!Венчай мне голову, страданье!О бедность гордая, привет!Пусть ветер бьет в мой дом убогийИ траур сядет на пороге,Как спутник горести и бед.Себя несчастьем проверяюИ, улыбаясь, вас встречаюВ тени безвестности, любя,Честь, вера, скромность обихода,Тебя, изгнанница свобода,И, верность ссыльная, тебя!Люблю тебя, уединенныйДжерсейский остров, защищенныйБританским старым вольным львом,И черных вод твоих приливы,И пашущий морские нивыКорабль, и след за кораблем.Люблю смотреть, о глубь морская,Как чайка, жемчуг отряхая,В тебе купает край крыла,Исчезнет под волной огромнойИ вынырнет из пасти темной,Как чистый дух из бездны зла.Люблю твой пик остроконечный,Где внемлю песне моря вечной(Ее, как совесть, не унять),И кажется, в пучине мглистойНе волны бьют о брег скалистый,А над убитым плачет мать.Джерси, декабрь 1852 г.

НАРОДУ

Безмерный океан с тобою схож, народ!И кротким может быть и грозным облик вод;В нем есть величие покоя и движенья;Его смиряет луч и зыблет дуновенье;Он — то гармония, то хриплый рев и гром;Чудовища живут в раздолье голубом;В нем созревает смерч; в нем тайные пучины,Откуда и смельчак не выплыл ни единый;На нем как щепочка любой колосс земли;Как ты — насильников, крушит он корабли;Как разум над тобой, над ним маяк сверкает;Он бог весть почему — то губит, то ласкает;Его прибой — на слух как будто стук мечей —Зловещим грохотом звучит во тьме ночей,И мнится, океан, — как ты, людское море, —Сегодня зарычав, все разворотит вскоре,Меча на берег вал, как бы металл меча;Он Афродите гимн поет, ей вслед плеща;Его огромный диск, его лазурь густаяПолночных звезд полны, как зеркало блистая;В нем сила грубая, но нежность в ней сквозит;Он, расколов утес, травинку пощадит;Как ты, к вершинам он порою пеной прянет;Но он, — заметь, народ! — вовеки не обманетТого, кто с берега, задумчив и пытлив,Глядит в него и ждет, чтоб начался прилив.23 февраля, Джерси

ПЕСЕНКА

Его величие блисталоПятнадцать лет;Его победа поднималаНа свой лафет;Сверкал в его глубоком взглядеРок королей.Ты ж обезьяной скачешь сзади,Пигмей, пигмей!Наполеон, спокойно-бледный,Сам в битву шел;За ним сквозь канонаду медныйЛетел орел;И он ступил на мост АркольскийПятой своей.Вот деньги — грабь их лапой скользкой,Пигмей, пигмей!Столицы с ним от страсти млели;Рукой победОн разрывал их цитадели —Как бы корсет.Сдались его веселой силеСто крепостей!А у тебя лишь девки были,Пигмей, пигмей!Он шел, таинственный прохожий,Сквозь гул времен,Держа и гром, и лавр, и вожжиЗемных племен.Он пьян был небывалой славойПод звон мечей.Вот кровь: смочи твой рот кровавый,Пигмей, пигмей!Когда он пал и отдал мируБылой покой,Сам океан в его порфируПлеснул волной,И он исчез, как дух громадныйСреди зыбей.А ты в грязи утонешь смрадной,Пигмей, пигмей!Джерси, сентябрь 1853 г.

ULTIMA VERBA[8]