Том 1. Стихотворения. Повести. Марьон Делорм

Убита совесть! Он, довольный черным делом,С усмешкой торжества склонился к мертвецу.Кощунственно глумясь над бездыханным телом,Он оскорбляет труп ударом по лицу.Коснея в бездне лжи, стяжательства и блуда,Судья ждет подкупов, священник — синекур,И бога своего, как некогда Иуда,В Париже в наши дни вновь продает Сибур.Гнусавят нам попы: «Покорствуйте! На тронеИзбранник господа и курии святой».Когда они поют, меж набожных ладонейНетрудно разглядеть зажатый золотой.На троне — негодяй! Пусть он помазан папой,Он дьявольским клеймом отмечен с давних пор.Державу он схватил одною хищной лапой,Сжимает он в другой палаческий топор.Ничем не дорожа, попрал паяц кровавыйДолг, добродетель, честь, достоинство церквей;От власти опьянев, он пурпур нашей славыПостыдно запятнал блевотиной своей.Но если мой народ в бессовестном обманеПогрязнет, — может быть, и это впереди, —И если, отказав в приюте, англичанеИзгнаннику шепнут: «Нам страшно, уходи!»Когда отринут все, чтоб угодить тирану;Когда помчит судьба меня, как лист сухой;Когда скитаться я от двери к двери стануС изодранной в клочки, как рубище, душой;Когда пески пустынь и в небесах светила —Все будет против нас, отверженных гоня;Когда, предав, как все, трусливая могилаОткажется укрыть от недугов меня, —Не поколеблюсь я! Я побежден не буду!Моих не видеть слез тебе, враждебный мир.Со мною вы всегда, со мною вы повсюду —Отчизна, мой алтарь! Свобода, мой кумир!Соратники мои мы цели величавой,Республике верны, и наша крепнет связь.Все, что теперь грязнят, — я увенчаю славой,Все то, что ныне чтут, — я ниспровергну в грязь.Во вретище своем, под пеплом униженья,Греметь я буду: «Нет!» — как яростный набат.Пусть в Лувре ты теперь; но предвещаю день я,Когда тебя сведут в тюремный каземат.К позорному столбу вас пригвождаю ныне,Продажные вожди обманутой толпы!Я верен вам навек, опальные святыни,Вы — стойкости моей гранитные столпы.О Франция! Пока в восторге самовластьяКривляется злодей со свитой подлецов,Тебя мне не видать, край горести и счастья,Гнездо моей любви и склеп моих отцов.Не видеть берегов мне Франции любимой;Тяжка моя печаль, но так велит мне долг.Я на чужой земле, бездомный и гонимый,Но мой не сломлен дух, и гнев мой не умолк.Изгнание свое я с мужеством приемлю,Хоть не видать ему ни края, ни конца,И если силы зла всю завоюют землюИ закрадется страх в бесстрашные сердца,Я буду и тогда республики солдатом!Меж тысячи бойцов — я непоколебим;В десятке смельчаков я стану в строй десятым;Останется один — клянусь, я буду им!Джерси, 14 декабря

СОЗЕРЦАНИЯ

СЛЕПОМУ ПОЭТУ

Благодарю, поэт, ты лар моих почтил!Так к земнородному нисходит гость небесный.И в нимбе строф твоих, как бы в кругу светил,Стою, заворожен их музыкой чудесной.Пой! Древний пел Гомер, и старый Мильтон пел!Туман угасших чувств прозрачен для поэта.Очами он ослеп, но духом он прозрел,И тьма его полна немеркнущего света.Париж, май 1842 г.

НАДПИСЬ НА ЭКЗЕМПЛЯРЕ «БОЖЕСТВЕННОЙ КОМЕДИИ»

Однажды вечером, переходя дорогу,Я встретил путника; он в консульскую тогу,Казалось, был одет; в лучах последних дняОн замер призраком и, бросив на меняБлестящий взор, чья глубь, я чувствовал, бездонна,Сказал мне: — Знаешь ли, я был во время оноВысокой, горизонт заполнившей горой;Затем, преодолев сей пленной жизни строй,По лестнице существ пройдя еще ступень, яСвященным дубом стал; в час жертвоприношеньяЯ шумы странные струил в немую синь;Потом родился львом, мечтал среди пустынь,И ночи сумрачной я слал свой рев из прерий;Теперь — я человек; я — Данте Алигьери.Июль 1843 г.

СТАТУЯ

Когда клонился Рим к закату своему,Готовясь отойти в небытие, во тьму,Вослед за царствами Востока;Когда он цезарей устал сажать на трон,Когда, пресыщенный, стал равнодушен онКо всем неистовствам порока;Когда, как древний Тир, он стал богат и слабИ, гордый некогда, склонился, словно раб,Перед распутным властелином;Когда на склоне дней стал евнухом титан,Когда он, золотом, вином и кровью пьян,Сменил Катона Тигеллином, —Тогда в сердца людей вселился черный страх,А указующий на небеса монахВ пустыню звал сестер и братий.И шли столетия, а обреченный мирБезрадостно справлял свой нечестивый пирСреди стенаний и проклятий».И Похоть, Зависть, Гнев, Гордыня, Алчность, Лень,Чревоугодие, как траурная тень,Окутали земные дали;Семь черных демонов во тьме глухой ночиПарили над землей, и в тучах их мечиПодобно молниям сверкали.Один лишь Ювенал, суров, неумолим,Восстал как судия и на развратный РимОбрушил свой глагол железный.Вот статуя его. Взглянул он на Содом —И в ужасе застыл, встав соляным столпомНад разверзающейся бездной.Февраль 1843 г.

«СКУПАЯ, ЧАХЛАЯ, ИССОХШАЯ ЗЕМЛЯ...»

Скупая, чахлая, иссохшая земля,Где люди трудятся, сердец не веселя,Чтоб получить в обмен на кротость и упорствоГорсть зерен иль муки для их лепешки черствой;Навеки заперты среди бесплодных нивБольшие города, что, руки заломив,Ждут милосердия и мира, жаждут веры;Там нищий и богач надменны выше меры;Там ненависть в сердцах, там смерть, слепая тварь,Казнит невинного и лучшего, как встарь;А там снега вершин за маревом туманным,Где стыд и правота живут в ладу с карманом;Любая из страстей рождает столько бед,И столько волчьих стай в чащобе жрет обед;Там — засуха и зной, тут — северная вьюга;Там океаны рвут добычу друг у друга,Полны гудящих мачт, обрушенных во тьму;Материки дрожат, тревожатся в дыму,И с чадным факелом рычит война повсюду,И, села превратив в пылающую груду,Народы к гибели стремятся чередой...И это на небе становится звездой!Октябрь 1840 г.

ПЕСНИ УЛИЦ И ЛЕСОВ

«КОЛОКОЛЕН ЛИ ПЕРЕПЕВЫ...»

Колоколен ли перепевы,От набата ль гудит земля...Нет мне дела до королевы,Нет мне дела до короля.Позабыл я, покаюсь ныне,Горделив ли сеньора вид,И кюре наш — он по-латыниИль по-гречески говорит.Слез иль смеха пора настала,Или гнездам пришел сезон,Только вот что верно, пожалуй, —Только верно, что я влюблен.Ах, о чем я, Жанна, мечтаю?О прелестной ножке твоей,Что, как птичка, легко мелькая,Перепрыгнуть спешит ручей.Ах, о чем я вздыхаю, Жанна?Да о том, что, как приворот,Незаметная нить неустанноК вам в усадьбу меня влечет.Что пугает меня ужасно?То, что в сердце бедном моемСоздаешь ты и полдень ясный,И ненастную ночь с дождем.И еще мне забавно стало —Что на юбке пестрой твоейНезаметный цветочек малыйМне небесных светил милей.19 января 1859 г.

СЕЛЬСКИЙ ПРАЗДНИК ПОД ОТКРЫТЫМ НЕБОМ

Бал. Сельский бал. Войдем в палатку,Усмешку прочь стерев с лица;А голос музыки украдкойУже волнует нам сердца.О ужас! День еще в разгаре,А здесь — галоп во весь карьер.С Мадлон — отнюдь не робкой — в пареОтнюдь не сонный пляшет Пьер.Глядим, как жарятся каштаны,Как пиво пенное течет,Как пирожки горой румянойВеселый соблазняют рот.Приходит вечер. Прочь заботы!Обед на травке полевой...И каждый нежен отчего-то,И каждый — молодец лихой!Тенист зеленый свод дубравы,Белеют скатерти под ним.Честны невинные забавы,А небосклон необозрим!29 июля 1859 г.

ГРОЗНЫЙ ГОД

ПОСЛАНИЕ ГРАНТА

Народ Америки, свободный властелин,Твои вершины — Пенн, и Фультон, и Франклин.Республиканских зорь высокое сиянье,Ты именем своим прикроешь злодеянье?Чтоб натравить Берлин солдатский на Париж,Ты славишь ясный день, но тьме благотворишьИ хочешь превратить свободу в ренегата.Вот, значит, для чего на палубе фрегатаКогда-то протянул вам руку Лафайет!Распространяя ночь, вы тушите рассвет.Как! Громко возглашать, что выше правды — сила?Что звон тупых мечей она благословила,И был ошибкою труд двадцати веков,И вся история — работа червяков,И молодой народ стал себялюбцем лютым.Нет бесконечности, нет связи с абсолютом.Кто палку взял, тот прав, он вам необходим.Свобода, право, долг рассеялись, как дым.И будущего нет, и обезглавлен разум,И мудрость не зовет своим благим приказом.Книг не писал Вольтер, законов не дал бог —Раз прусский офицер кладет на стол сапог!А ты, чья виселица высится во мраке,У грани двух миров, в их разъяренной драке,Джон Браун, ты, чья кровь уроком нам была,Ты, гневный мученик, ты, страстотерпец зла,Восстань, задушенный, из темноты могильнойИ отхлещи в лицо своей веревкой мыльнойТого, по чьей вине историк скажет так:— Свобода Франции с отрядом братских шпагНа помощь к вам пришла в далекую годину.Затем Америка ей нож воткнула в спину...Пускай любой дикарь пустынных берегов,Гурон, скальпирующий собственных врагов,Кровавого вождя германцев почитает.Что ж, краснокожий прав, он сам о том мечтаетИ на свирепый бой глядит во все глаза:Деревьям нравятся дремучие леса.Но если человек был воплощеньем праваИ героическая колумбийцев славаНе меркла в памяти Европы целый век;И если ползает свободный человекПред грязным призраком минувшего на брюхе,И нагло раздает парижской славе плюхи,И, императору открыв свою страну,Он наводнил во всю длину и ширинуЕе тирадами, предательством и ложью,И изнасиловал ее на гнусном ложе,И видит целый мир, как в беге колесницПред кесарем его страна простерлась ниц, —Пускай же сдвинутся великие надгробья,И кости затрещат во тьме, в земной утробе,И павшие борцы подавят тяжкий стон.Костюшко задрожит! Спартак забудет сон!Воспрянет Джефферсон! И Мэдисон восстанет!И Джексон руки в ночь ужасную протянет!И закричит Адамс! И, разучившись спать,Линкольн почувствует, что он убит опять!Так возмутись, народ! Восстань грозой мятежной!Ты знаешь, как тебя люблю я братски нежно,Но об Америке сегодня слезы лью,О ней, теряющей былую честь свою,Чье знамя звездное сияло вашим дедам.Гнал Вашингтон коня к блистательным победамИ пригоршнями искр осыпал синий шелкВ свидетельство того, что выполнил свой долг.Взошел его посев, расцвел он нивой звездной.Я плачу. Кончено. Об этом думать поздно.Загублен звездный стяг и омрачен навек.Так будь же проклят тот несчастный человек,Который замарал ручищею кровавойСиянье звездное старинной вашей славы!

ГОРЕ

Шарль, мой любимый сын! Тебя со мною нет,Ничто не вечно. Все изменит.Ты расплываешься, и незакатный светВсю землю сумраком оденет.Мой вечер наступил в час утра твоего.О, как любили мы друг друга!Да, человек творит и верит в торжествоНепрочно сделанного круга.Да, человек живет, не мешкает в пути.И вот у спуска роковогоВнезапно чувствует, как холодна в горстиЩепотка пепла гробового.Я был изгнанником. Я двадцать лет блуждалВ чужих морях, с разбитой жизнью,Прощенья не просил и милости не ждал:Бог отнял у меня отчизну.И вот последнее — вы двое, сын и дочь, —Одни остались мне сегодня.Все дальше я иду, все безнадежней ночь.Бог у меня любимых отнял.Со мною рядом шли вы оба в трудный часПо всем дорогам бесприютным;Мать пред кончиною благословила вас,Я воспитал в изгнанье трудном.Подобно Иову, я, наконец, отвергНеравный спор и бесполезный.И то, что принял я за восхожденье вверх,На деле оказалось бездной.Осталась истина. Пускай она слепа.Я и слепую принимаю.Осталась горькая, но гордая тропа —По крайней мере хоть прямая.3 июня 1871 г.

ПОХОРОНЫ

Рокочет барабан, склоняются знамена,И от Бастилии до сумрачного склонаТого холма, где спят прошедшие векаПод кипарисами, шумящими слегка,Стоит, в печальное раздумье погруженный,Двумя шпалерами народ вооруженный.Меж ними движутся отец и мертвый сын.Был смел, прекрасен, бодр еще вчера один;Другой — старик; ему стесняет грудь рыданье;И легионы им салютуют в молчанье.Как в нежности своей величествен народ!О, город-солнце! Пусть захватчик у ворот,Пусть кровь твоя сейчас течет ручьем багряным,Ты вновь, как командор, придешь на пир к тиранам,И оргию царей смутит твой грозный лик.О мой Париж, вдвойне ты кажешься велик,Когда печаль простых людей тобою чтима.Как радостно узнать, что сердце есть у Рима,Что в Спарте есть душа и что над всей землейПариж возвысился своею добротой!Герой и праведник, народ не бранной славой —Любовью победил.О, город величавый,Заколебалось все в тот день. Страна, дрожа,Внимала жадному рычанью мятежа.Разверзлась пред тобой зловещая могила,Что не один народ великий поглотила,И восхищался он, чей сын лежал в гробу,Увидя, что опять готов ты на борьбу,Что, обездоленный, ты счастье дал вселенной.Старик, он был отец и сын одновременно:Он городу был сын, а мертвецу — отец.*Пусть юный, доблестный и пламенный боец,Стоящий в этот миг у гробового входа,Всегда в себе несет бессмертный дух народа!Его ты дал ему, народ, в прощальный час.Пускай душа борца не позабудет насИ, бороздя эфир свободными крылами,Священную войну продолжит вместе с нами.Кто на земле был прав, тот прав и в небесах.Умершие, как мы, участвуют в бояхИ мечут в мир свои невидимые стрелыТо ради доброго, то ради злого дела.Мертвец — всегда меж нас. Усопший и живойРавно идут путем, начертанным судьбой.Могила — не конец, а только продолженье;Смерть — не падение, а взлет и возвышенье.Мы поднимаемся, как птица к небесам,Туда, где новый долг приуготован нам,Где польза и добро сольют свои усилья;Утрачивая тень, мы обретаем крылья!О сын мой, Франции отдай себя сполнаВ пучинах той любви, что «богом» названа!Не засыпает дух в конце пути земного,Свой труд в иных мирах он продолжает снова,Но делает его прекрасней во сто крат.Мы только ставим цель, а небеса творят.По смерти станем мы сильнее, больше, шире:Атлеты на земле — архангелы в эфире,Живя, мы стеснены в стенах земной тюрьмы,Но в бесконечности растем свободно мы.Освободив себя от плотского обличья,Душа является во всем своем величье.Иди, мой сын! И тьму, как факел, освети!В могилу без границ бестрепетно взлети!Будь Франции слугой, затем что пред тобоюТеперь раздернут мрак, нависший над страною,Что истина идет за вечностью вослед,Что там, где ночь для нас, тебе сияет свет.Париж, 18 марта

«ЗА БАРРИКАДАМИ, НА УЛИЦЕ ПУСТОЙ...»

За баррикадами, на улице пустой,Омытой кровью жертв, и грешной и святой,Был схвачен мальчуган одиннадцатилетний.«Ты тоже коммунар?» — «Да, сударь, не последний!» —«Что ж! — капитан решил — Конец для всех — расстрел.Жди, очередь дойдет!» И мальчуган смотрелНа вспышки выстрелов, на смерть борцов и братьев.Внезапно он сказал, отваги не утратив:«Позвольте матери часы мне отнести!» —«Сбежишь?» — «Нет, возвращусь!» — «Ага, как ни верти,Ты струсил, сорванец! Где дом твой?» — «У фонтана».И возвратиться он поклялся капитану.«Ну живо, черт с тобой! Уловка не тонка!»Расхохотался взвод над бегством паренька.С хрипеньем гибнущих смешался смех победный.Но смех умолк, когда внезапно мальчик бледныйПредстал им, гордости суровой не тая,Сам подошел к стене и крикнул: «Вот и я!»И устыдилась смерть, и был отпущен пленный.Дитя! Пусть ураган, бушуя во вселенной,Смешал добро со злом, с героем подлеца, —Что двинуло тебя сражаться до конца?Невинная душа была душой прекрасной.Два шага сделал ты над бездною ужасной:Шаг к матери один и на расстрел — второй.Был взрослый посрамлен, а мальчик был герой.К ответственности звать тебя никто не вправе.Но утренним лучам, ребяческой забаве,Всей жизни будущей, свободе и весне —Ты предпочел прийти к друзьям и встать к стене.И слава вечная тебя поцеловала.В античной Греции поклонники, бывало,На меди резали героев имена,И прославляли их земные племена.Парижский сорванец, и ты из той породы!И там, где синие под солнцем блещут воды,Ты мог бы отдохнуть у каменных вершин.И дева юная, свой опустив кувшинИ мощных буйволов забыв у водопоя,Смущенно издали следила б за тобою.Вианден, 27 июня

ИСКУССТВО БЫТЬ ДЕДОМ

ОТКРЫТЫЕ ОКНА

Утром — спросоньяЯ слышу голоса. Сквозь веки брезжит свет.Звон колокола. Крик купающихся: — Нет,Сюда нельзя! Назад! — плеск, хохот молодежи.Щебечет птичка, с ней щебечет Жанна тоже.Мой Жорж ее к себе зовет. Пропел петух.Стук, грохот мостовой. Жужжанье летних мух.Певучий звон косы, срезавшей дерн росистый.Вдали военный марш. Смех чей-то серебристый.На крыше — маляра тяжелый, грузный шаг.Шум гавани. Свистки машин: то верный знак,Что утро началось. На набережной говор.Над рынком гул стоит. С торговкой спорит повар.В далеких кузницах гром молотка растет, —И, день приветствуя, мой реполов поет,И пароход пыхтит, волнам бурливым вторя.В окне звенит комар. В лицо мне дышит море.

ЛЕГЕНДА ВЕКОВ

ПЕСНЯ КОРАБЕЛЬНЫХ МАСТЕРОВ

На боевой оснастке флотаСверкает наша позолота.Над прозеленью волн крутыхРазгуливает ветер шалый.Природа с тенью свет смешалаВ несчетных бликах золотых.Шквал бешено и прихотливоЛомает линию прилива.Случайность на море царит.Куда ни глянь — игра повсюду.Подобен призрачному чудуНаш раззолоченный бушприт.Волна грозит ему изменой,Но блещет золото надменно —Изделье нашей мастерской.Оно само мишень для молний,Но взор вперяет, гнева полный,В седой туман, в простор морской.Король взимает дань двойную.Султан, несчетных жен ревнуя,Добычи новой не лишен, —Сегодня на галдящем рынкеРабынь скупил он по старинке,Всех без разбора, нагишом.Белы или чернее сажи,Красавицы на распродаже.Все, из каких угодно стран,Товаром станут окаянным.Так входят в сделку с океаномРаботорговец и тиран.У деспота и урагана,У молнии и ятаганаХозяйство исподволь растет.Здесь отдыха ни у кого нет:Шторм непрестанно волны гонит,Царь подданных своих гнетет.А мы любым владыкам служим,Поем, трудясь над их оружьем.Эмир, в глазах твоих свинец, —Меж тем как в песне нашей честной,Как в гнездышке, в листве древесной,Трепещет маленький птенец.Природа-мать спокойно дышитИ колыбель свою колышетИ пестует чужих детей.Пусть наша песня дальше льется,А в ней невольно отдаетсяИ гул громов, и стон смертей.Мы лавры с пальмами подаримВладычественным государям, —Но им не задержать затоНи звездного круговращенья,Ни штормового возмущенья, —Там не подвластно им ничто.Богат цветеньем знойный полдень,Он женской прелестью наполнен, —Здесь вечный праздник, вечный смех,Там от борзых бегут олени...Но мир вблизи и в отдаленьеХанжей отпугивает всех.И если надобно султанамЖить в опьяненье непрестанном,Пускай выходят из игрыВ разгар грехов, в цвету желаний.Но есть в лесу у каждой ланиТемно-зеленых мхов ковры.Любой подъем с пареньем связан.Любой огонь затлеть обязан.Могила ищет старика.Над пляской волн, над пеньем бури,Над зыбким зеркалом лазуриПолзут часы, летят века.Красавицы ныряют в волны.Хмельным броженьем, жженьем полный,Мир очарован сам собой.Сверкает море в лунных бликах.Так отражен на смертных ликахНебесный купол голубой.На золотых бортах галерныхТы шесть десятков весел мерныхДвиженью вечному обрек.Они легко взлетают к высям.Но каждый взмах весла зависимОт каторжников четырех.

РОЗА ИНФАНТЫ

Она еще дитя. Ее ведет дуэнья.Сжав розу в пальчиках, глядит без удивленья,Глядит бессмысленно. На что?.. Вот водоем,Дробящий в зеркале таинственном своемСедые пинии. Вот лебеди белеют.Вот волны зыбкие в полудремоте млеют.Вот светом залитой большой цветущий сад.И нежный ангелок бросает взгляд назад.Там высятся дворцы — седые исполины.Там синева озер, блестящие павлиныИ лани, пьющие в озерах. И дитяЛюбуется на все, с дуэньей проходя.При виде грации, трепещущей несмело,Как будто и трава нежней зазеленелаИ превращается в чистейший изумруд,Дельфины брызгами сапфирными плюют.А девочка с цветка отвесть не может взора.На юбке кружевной тончайшего узораМеж складок прячется расшитый арабеск,И сыплет золото свой флорентийский блеск.А роза лепестки меж тем раскрыла сразу.Раздвинутый бутон — как маленькая ваза,И ваза хрупкую ручонку тяготит.И, губы вытянув, ребенок вновь глядитИ морщится слегка, вдыхая благовонье.И роза яркая в пурпуровой коронеЗакрыла розовое личико собой.И роза и дитя — как в дымке голубой.И глаз колеблется, не видит грани зыбкойМеж розовым цветком и розовой улыбкой.И синие глаза ребенка все синей.Вся красота весны, вся прелесть мира в ней,В больших ее глазах и в имени Марии.Смотри на девочку и сердце подари ей!Но пятилетняя, бросая взгляд вокруг,Свое владычество почувствовала вдруг.Струится светотень, лазурь сверкает ярко.Закат, пылающий великолепной аркой,Склоняет перед ней багряные лучи.У ног ее журчат незримые ключи.И в средоточии всей видимой вселеннойОна ведет себя и чванно и надменно.Любое из существ пред нею спину гнет.Есть у нее Брабант. Но скоро день придет,Когда вся Фландрия к ногам инфанты ляжет,Когда Сардинии она молчать прикажет.И слабое дитя, гуляя по земле,Тень власти будущей проносит на челе.И каждый шаг ее ведет к ступеням трона.В руках ее цветок, в мечтах ее корона.И выражает взгляд младенца: «Все — мое!»И каждый в ужасе невольном от нее.И если кто-нибудь взгляд на дитя уронит,Чтобы ее спасти, хотя бы пальцем тронет, —Рта не раскроет он и шагу не шагнет,Как тотчас пред собой увидит эшафот.А у нее сейчас есть лишь одна забота —Держать в руке цветок, дойти до поворотаАллеи стриженой и повернуть назад.Вечерним золотом горит роскошный сад,И в гнездах на ветвях стихает щебетанье.Богиням мраморным как будто грустно втайне,Как будто боязно, что ночь уже близка.Ни звука резкого вокруг, ни огонька.И вечер близится, скрывая мглой растущейИ пташку на ветвях, и солнышко за тучей.Смеется девочка и смотрит на цветок...А между тем угрюм и набожен чертог.Там каждый шпиль похож на пастырскую митру,Там, за цветным стеклом, невидимый и хитрый,Какой-то призрак есть. Он бродит по дворцу,И тень зловещая змеится по лицу.Порою целый день, безмолвный и недвижный,Стоит он у окна в тревоге непостижной.Он в черное одет. Его землистый ликЖесток и чопорен. Он страшен и велик.Прижавшись лбом к стеклу, о чем-то он мечтает,И тень его в лучах заката вырастает,И шаг его похож на колокольный звон.Он мог бы смертью быть, не будь монархом он.Вот он бредет, и вся империя трепещет.И если б видел ты, как взор усталый блещет,Когда он бодрствует, прижав плечо к стене,Ты смог бы разглядеть в глазах, на самом дне,Не милое дитя, не парк в зеркальных водах,Не солнца низкого передвечерний отдых,Не птиц, порхающих среди густых ветвей, —Нет, в мертвенных глазах из-под густых бровей,В их мрачной скрытности, в их черством честолюбье,На самом дне зрачков, как в океанской глуби,Ты мог бы разгадать, чем этот призрак полн:Он видит корабли среди взметенных волн,Лохмотья пенных брызг, и в полуночи звезднойОн видит паруса, подобно туче грозной.Там, за туманами, есть остров меловой,Услышавший раскат грозы над головой.Встают пред королем все новые виденья.Вся суша, все моря, весь мир — его владенья.И только власть и смерть увидев пред собой,Непобедимую армаду шлет он в бой.И вот плывет она, плывет по глади пенной,И завтра вызовет смятенье во вселенной.Король следит за ней с недобрым торжеством,Сосредоточенный в решенье роковом.Король Филипп Второй воистину был страшен.Его Эскуриал в ограде острых башенКазался чудищем для всех племен и стран.Не знала Библия, не выдумал КоранТакого образа для воплощенья злобы.Служил подножьем мир лишь для его особы.Он жил невидимый, и странные лучиНемого ужаса распространял в ночи.Дрожали многие при виде слуг дворцовых,Настолько самый звук шагов его свинцовыхВ смятенье подданных несчастных приводил.В соседстве с божеством и сонмами светилОн нависал своей уродливой державойНад человечеством, как винт давильни ржавой.Сжав Индию в руке, Америку держа,Владея Африкой, Европу сторожа,Одну лишь Англию он изучал с опаской.Но он молчал о том. Он не дружил с оглаской.Он воздвигал свой трон из козней и засад.Его сообщником был полуночный ад,И мрак служил конем для всадника ночного,Он вечно в трауре: у божества земногоПожизненная скорбь — пожизненный удел.Сфинкс молчаливых уст раздвинуть не хотелДля всемогущего бесцельно красноречье,Улыбка не нужна. От смеха он далече.Железные уста весельем не кривят,Зарею утренней не освещают ад.И если он порой из столбняка выходит,То рядом с палачом по подземельям бродит.Вот отблеском костров безумный взгляд сверкнул, —Он сам их разложил и сам же их раздул.Он страшен для людей, для мысли и для права.Святоша и слуга святейшего конклава,Он дьявол, властвующий именем Христа.Его упорная унылая мечтаВ низинах ползала, как скользкая гадюка.В Эскуриале гнет, в Аранхуэсе скука,Безлюдье в Бургосе. Где ни найдет он кров,Там места нет шутам, нет праздничных пиров, —Измены вместо игр, костры взамен веселья,И замыслы его полночные висели,Висела мысль его, как саван гробовой,Над каждой молодой и дерзкой головой.Когда молился он, ворчали громы глухо.Когда он побеждал, везде росла разруха.Когда он раздвигал туман бессонных грез,«Мы задыхаемся», — из края в край неслось,И цепенело все, и пряталось глубокоОт жутких этих глаз, сверлящих издалека.Карл Пятый коршун был, Филипп Второй — сова.В обычном трауре, в минуты торжестваОн высится, как страж неведомой судьбины,Недвижный и сухой. Очей его глубиныЗияют отсветом пещерной пустоты.Легонько дрогнули костлявые персты,Чтоб мраку дать приказ и сделать росчерк зыбкий.Но что за чудеса! Подобие улыбкиНепроницаемой уста кривит ему.Он видит сквозь туман, сквозь тучи и сквозь тьмуСвой флот, отстроенный и мощно оснащенный,Заветную мечту он видит воплощенной —И воспарил над ней высоко в небеса.Послушен океан. Надуты паруса.Непобедимая снаряжена армадаИ держит курс вперед. И все идет, как надо.Порядок шахматный ровняют корабли.Лес вознесенных мачт, прочерченных вдали,Покрыл морскую ширь решеткой, как на плане.Свирепые валы смиряются заранее.К причалу корабли течением влечет.Куда ни глянь — везде им помощь и почет.Все глаже гладь воды, все тише плеск прибоя,И море пенится, жемчужно-голубое.Галеры на подбор. На скамьи для гребцовИ Эско и Адур прислали храбрецов.Сто рослых штурманов, два зорких полководца.Германия прислать орудия клянется.Там сотня бригантин. Сто галиотов тут.Неаполь, Кадис, Лисабон приказа ждут.Филипп склоняется. Что значит расстоянье!Не только видит он, но слышит в океане.Вот, ринувшись к бортам, завыли в рупора.Сигнальные флажки взвиваются с утра.Вот адмирал, склонясь к плечу пажа, смеется.Дробь барабанная. Свистки. И раздаетсяСигнал: «На абордаж!» По вражеским бортамЗалп! Вопли раненых. И снова залп! А там —Что это? Крылья птиц иль паруса белеют?Иль башни рушатся и в дымных тучах тлеют?Крепчает дикий шторм. В разгаре грозный бой.Все движется пред ним на сцене голубой.Страшна улыбка уст его землисто-серых.Сто тысяч храбрых шпаг на ста его галерах.Вампир оскалился. Он голод утолил,Позором Англии себя развеселил.Кто выручит ее? Мир порохом наполнив,Победу празднуя, он машет связкой молний.Кто вырвет молнии из этой пятерни?Он выше Цезаря. Куда там ни взгляни,Все ждет его суда, все ждет его удара —От Ганга берегов до башен Гибралтара.Он скажет: «Я хочу!» — и так тому и быть.Он за волосы взял победу, чтоб добытьШирь океанскую без края, без преградыДля устрашающей, для праведной армады.И распахнулся мир! И развернулся путь!Достаточно ему мизинцем шевельнуть,Чтоб дальше ринулись плавучие драконы.Да, он есть властелин единственный, исконный!Пусть прозвучат ему стоустые хвалы!Султан Бей-Шифразил, преемник Абдуллы,Построивший мечеть священную в Каире,На камне вырезал: «Аллах царит в эфире, —Я правлю на земле». Для всех веков и странЛгут одинаково насильник и тиран.То, что сказал султан, король подумал втайне.А между тем бассейн еще хранит блистанье.Инфанта-девочка целует свой цветок,Любуется, смеясь, на каждый лепесток.Но легкий ветерок, чуть слышный, незаметный,Подул негаданно, запел в листве несметной,Он воду зарябил, и шевелит тростник,И легким трепетом в огромный парк проник,И дерево встряхнул, и, словно ненароком,Коснулся девочки крылом своим широким,Дохнул на личико, еще дохнул, — и вотШесть алых лепестков плывут по глади вод...Остался девочке лишь стебель острых терний.И нагибается она к воде вечерней.Ей страшно. Как понять, куда цветок исчез?Так смотрим мы порой на темный свод небес.Оцепенелые, ждем приближенья бури...Бассейн волнуется. Он полон был лазури,Сверкал, как золото, — и, сразу почернев,Кипит и пенится. В нем пробудился гнев!И роза бедная рассыпалась и тонет.Намокли лепестки. Их ветер дальше гонит,И вертит медленно, и тянет их на дно.Их участь решена. Мгновение одно —И вот пришел конец корабликам несчастным.Дуэнья хмурится и с видом безучастнымРебенку говорит: «Власть ваша велика.Все вам принадлежит — все, кроме ветерка».

НОВЫЕ ДАЛИ

Гомер поэтом был. И в эти временаВсем миром правила владычица-война.Уверен, в бой стремясь, был каждый юный воин,Что смерти доблестной и славной он достоин.Что боги лучшего тогда могли послать,Чем саван, чтобы Рим в сражениях спасать,Иль гроб прославленный у врат Лакедемона?На подвиг отрок шел за отчие законы,Спеша опередить других идущих в бой,Им угрожавший всем кончиной роковой.Но смерть со славою, как дивный дар, манила,Улисс угадывал за прялкою Ахилла,Тот платье девичье, рыча, с себя срывал,И восклицали все: «Пред нами вождь предстал!»Ахилла грозный лик средь рокового бояСтал маской царственной для каждого героя.Был смертоносный меч, как друг, мужчине мил,И коршун яростный над музою кружил,В сражении за ней он следовал повсюду,И пела муза та лишь тел безгласных груду.Тигрица-божество, ты, воплощенье зла,Ты черной тучею над Грецией плыла;В глухом отчаянье ты к небесам взывала,Твердя: «Убей, убей, умри, убей — все мало!»И конь чудовищный ярился под тобой.По ветру волосы — ты врезывалась в бойГероев, и богов могучих, и титанов.Ты зажигала ад в рядах враждебных станов,Герою меч дала, сумела научить,Как Гектора вкруг стен безжалостно влачить.Меж тем как смертное копье еще свистело,И кровь бойца лилась, и остывало тело,И череп урною могильною зиял,И дротик плащ ночной богини разрывал,И черная змея на грудь ее всползала,И битва на Олимп в бессмертный сонм вступала, —Был голос музы той неумолим и строг,И обагряла кровь у губ прекрасных рог.Палатки, башни, дым, изрубленные латы,И стоны раненых, и чей-то шлем пернатый,И вихорь колесниц, и труб военных вой —Все было в стройный гимн превращено тобой.А ныне муза — мир... И стан ее воздушныйОбъятьем не теснит, сверкая, панцирь душный.Поэт кричит войне: «Умри ты, злая тень!»И манит за собой людей в цветущий день.И из его стихов, везде звучащих звонко,Блестя, слеза падет на розу, на ребенка;Из окрыленных строф звезд возникает рой,И почки на ветвях уже шумят листвой,И все его мечты — как свет зари прекрасной;Поют его уста и ласково и ясно.*Напрасно ты грозишь зловещей похвальбой,Ты, злое прошлое. Покончено с тобой!Уже в могиле ты. Известно людям стало:Те козни мерзкие, что ты во мгле сплетала,Истлели; и войны мы больше не хотим;И братьям помогать мы примемся своим,Чтоб подлость искупить, содеянную нами.Свою судьбу творим своими же руками.И вот, изгнанник, я без устали тружусь,Чтоб человек сказал: «Я больше не боюсь.Надежды полон я, не помню мрачной бури.Из сердца вынут страх, и тонет взор в лазури».10 июня 1850 — 11 февраля 1877 г.

ВСЕ СТРУНЫ ЛИРЫ