– Как же… Зачем? Всё это бабьи сказочки, Миша. Нечего туда соваться, только перепугаем соседку.
– А других наводок, прости, нету. Но ты не волнуйся, поедем одни, а эти сейчас разбредутся, – он махнул в сторону баб почти дирижерским жестом, будто скомандовав разойтись. Рядом с Гармонихой стояла Предслава, участливо внимания её крестознамениям. Предвечернее солнце золотило девочке русый волос.
– Зачем девчушку с собой взял?
– Сама захотела.
– Так бабы тоже хотели ехать, но не брать же их. Что-то ты больно размяк, чисто намокший кизяк.
– Поедем скорее, – высохшим голосом попросил Игорь Петрович, садясь за руль и зовя Предславу. День уже близился к закату, а дел было невпроворот. Завтра ещё следовало в соседние села смотаться, разгрести отчёты, а он всё здесь барахтался.
– Вот Анна Пантелеймоновна удивится, когда узнает, что кур крадёт, – весело подмигнула Предслава. Игорь Петрович не стал на неё смотреть, следя за крутыми зигзагами участковой Нивы, что ехала впереди.
– Да пожалста, да всё для вас, всамделишно. – Пантелеймониха сложила мастистые руки на груди, не переставая палить в гостей злобным взглядом. Предслава осталась в машине. Игорь Петрович неловко потоптался в прихожей, но дальше заходить не стал. А Михаил Степаныч сноровистой походкой пошёл по дому, простукивая шкафы и полости, как в захудалых сериалах про ментов…
– Птицефабрику – да, говорила, что собираю-с открыть. Но это ж так, забавка-мавка.
– Не вовремя ты её открыть решила, Аня, – огрызнулся участковый, выдвигая ящик комода. Игорь Петрович чувствовал себя неуютно. Особенно оттого, что у Михаила Степаныча не было прав лазать тут, но Пантелеймонихе лучше было не знать о том.
– Вы бы лучше другим занялись, – свирепствовала хозяйка. – Тут и без ваших кур хулиганств хватает. Вон, вчера захожу к образам, а там и Дева Мария, и Чудотворец, и Григорий, мои родные, всамделишно, завешаны каким-то вандальным плакатом из школы! Чур меня! Ну, кто такое выдумать, всамделишно, мог?!
– Это какой такой плакат? – заинтересовался Игорь.
– Идём, – буркнула женщина, и повела за собой, в светелку. Там, как в истинной комнатке Бабы Яги, стояли недоконченное веретено, нелакированная деревянная скрыня у стены, а в углу – образа святым. Пантелеймониха прошла к сундуку, достала свёрнутый папирус из полинявшей совдеповской бумаги.
– Вот, представь это поверх моих угодников.
Игорь Петрович развернул плакат и тут же пожелал свернуть обратно. Ни одной догадки, зато много невысказанных вопросов повисло в воздухе. Такие плакаты видал он в школе на стенах. Частенько даже рассматривал их, когда заезжал за Василисой.
На плакате Пантелеймонихи мальчишка показывал на надпись «Спирт» с перечеркнутой «и» и вместо неё написанной «о». «С буквой О – сила, с буквой И – могила» – располагался внизу девиз. Известнейшая заповедь своего времени.
– Вот те на, – ахнул председатель. – А чего сразу не сказала? Чего медлила и Христа поминала? Думала, это малевание на вандала укажет?
– А кто мне поверит в такую дичь, всамделишно? Ничего не вынесли, и пальцем золота, монет не тронули, а такую штуку учудили. И прямо на образа повесили, ироды!
– Пришла бы ко мне, чем сейчас в это носом тыкать, когда тут такое творится. – Игорь Петрович выдохнул, напряжённо сворачивая плакат.
– Ну, приехали, в самом деле. Теперь я ещё и виноватая во всём… – Пантелеймониха раненной птахой опустилась на табурет. – А то, что честным трудом наживала, зла никому не желала, это ничего, это якобы все так делают.