Кумир

Он не слышал, как упала птица, но был уверен в выстреле. Это была казарка. Перед тем, как спустить курок, он уловил её гогот, похожий на лай. Только после выстрела вспомнил, что она вроде как была занесена в Красную Книгу. А может, и не была, и он просто себя таким образом раззадорил.

Другие птицы стремглав разлетелись, взмахом крыльев послав рябь по реке.

Последние пару дней погода стояла более чем располагающая. Ни холодно, ни жарко, и в чаще леса гнуса стало меньше. Только сегодня северный ветер пригнал волны непроницаемых облаков. Сгущалась гроза, но Яша всё равно собирался поохотиться и лишь потом вернуться в свой лагерь.

С тех пор как нашли Василису, он обосновался в лесу. Здесь было спокойнее, безопаснее и укромнее. И сытнее. А кроме того, он был сбит с толку, выбит из колеи, и едва ли кто-нибудь мог ему помочь.

В первый же день он вернулся к реке, к той излучине в чащобе, где встретил Василису. Яша надеялся встретить её дух где-нибудь здесь, пока тело ещё не погребли.

Он выполнил свою часть: подготовил всё к отходу бога – хоть и подташнивало быть инструментом в чьих-то руках, как ружьишко ИЖ-26 было инструментом в его собственных. Он не знал, что делать. Не знал, кто он сам. Кем был и кем стал.

Яша замотал головой, отгоняя преследующий трезвон из ушей.

Казарка оказалась увесистой, с красно-чёрным брюхом, перемазанным тёмной кровью. Надо было проверить слопец 23на глухаря и вернуться в лагерь до того, как затурсучит дождь.

Яша зарядил чок24, закинул птицу в мешок и, пробираясь сквозь белые венчики ежеголовника, двинул обратно.

За спиной громыхнуло – гроза примчала. Раньше он от бури бежал. Сейчас же с нездоровым упоением ждал, когда по небу зашагают молнии, а земля укроется густым мраком.

Много чего он начал замечать, о чём раньше и не задумывался. Так, странным образом выходило, что силки и самоловы его выучила ставить мать – по таежным, искрошившимся журнальчикам. А батька повадил ходить на охоту и научил стрелять.

Самолов оказался нетронутым, и Яша почему-то приободрился. Жерди, образовывавшие узкий проход для приманиваемого глухаря, были на месте. Бревно – опадная тяжесть – всё также висело, ожидая жертву. Издалека бревно походило на огромную курительную трубку, а узкие стенки прохода были схожи с ногами индейца, курившего трубку. Куст сурепки над бревном дополнял образ, смахивая на перья индейского головного убора.

Яша решил не трогать самолов. Но не успел сделать и шага, как в кустах ряцнуло, и щелчок оборвавшегося коромысла возвестил о том, что бревно свалилось. Яша заметил грязновато-замшелое тельце русака, приплюснутого бревном.

Он всегда считал, что убийца и охотник – не одно и то же. Охотник получает удовольствие не от убийства, а от самого процесса ловли, погони, стрельбы или выделки ловушки. В такие моменты он – в каком-то смысле создатель, живописец, пишущий полотно судьбы, на котором изображает себя во всей величине своих навыков и сил.

А убийца упивается бессилием жертвы, тем, как утекает жизнь, передаваясь ему. Он в эту секунду – разрушитель, давящий лучшее, что есть в живом существе – в жертве и в нём самом. Он растворяется в своей независимости от любых сдерживающих моралей.

Сегодня Яша не мог уверенно сказать, что в нём живет один только охотник. Последние дни с их необъяснимыми событиями странно отразились на его памяти. У него словно случился пролежень, он впал в горячку – состояние между-между, когда не знаешь ни где ты, ни когда ты, ни кто ты.

Ему казалось, что он слышал, как русак выдыхает последние капли тепла. Яша подошёл не сразу, только когда в голове прояснилось. А подойдя, встретился с крупным, агатовым хрусталиком мёртвого глаза. Ни обвинения, ни страха или ненависти не было в выражении этого глаза. Не было ничего, и Яша сам не понимал, как такое возможно. Должен же зверёк думать о чем-то перед смертью. Но сколько ни искал чувство или эмоцию в бездонной застывшей радужке, так и не нашел.

Небо громыхнуло, словно сбрасывая непосильный груз, воздух приподнялся, точно вдыхаемый ноздрями богов. Забарабанили листья, прогибаясь под дождём. Купы деревьев приобрели серо-грозовой цвет, а земля почернела.

Стало так темно и душно, что Яше подурнело, а перед глазами помутнело. Ему захотелось рыдать навзрыд. Расстегивая куртку у горла, он закрыл ладонью глаза и попытался отдышаться.

Как-то у них с батькой вышел интересный разговор. Богдан Степанович выложил два синеньких25: один побольше, налитый соком и спелостью, другой – поменьше, щуплый и куцый.