Кумир

Гришке вдруг стало жалко. Василису Петровну. Председателя. Всеми забытое кладбище. И вообще всех. Себя. Здесь, наверное, никогда не было так тихо. Обычно на похороны приходили только родственники да кто-нибудь из местных мужиков с руками половчее, чтобы орудовать лопатой; таким платили или пузырем или чем-нибудь из зерновых-мясных запасов. Зато на поминки сходилось полдеревни. И даже те, кого не звали.

Никто не плакал и ничего не говорил. Даже грохот от сноса церкви заглох, оставив только громовое эхо, как от взрыва.

Народу собралось немного, всего человек двадцать. Из учеников – в основном, старшики. Учителя и директриса – одна из немногих в чёрном. Хотя она, по большому счету, только чёрное и носила. Гришка уловил её взгляд, устремлённый к Алексею, и ему стало стыдно.

– Лёх, тебе домой надо, – попросил Гришка.

– Гриш, ты чего? – подавленно ответил Алексей. – Я тоже имею право здесь быть. Я тоже хочу проводить Василису Петровну.

Больше Гришка не мог и не смел давить. Это было бы нечестно. Он только вздохнул, но не перестал сжимать локоть другу.

Каркнул ворон. И только это разбавило уныние. Гришка нашёл глазами черную важную птицу на одном из крестов. На вороне был синий вязаный свитер. Гришка поразился, сперва не поверив увиденному. Ручная птица? Чей-то дар? Как ворон мог согласиться надеть свитер? У него же своя непомерная стать.

Кто это из жителей Тупиков изловчился угадать с размером и цветом, так, чтобы гордому глазастому угольку пришлось по нраву? На минуту Гришка заворожёно застыл.

Алексей, скользкий ужина, воспользовался моментом, вырвался и зашагал к заготовленной для гроба яме. Истинно подмостки нашёл. Только захмелевшие актеры обычно недолго на сцене держатся. Гришка замер в ожидании.

– Граждане, товарищи! – затараторил Алексей нескладно. – Событие до чрезвычайности ужасное случилось. Это несомненно. Ведь Василисы Петровны нам всем будет не хватать. Её честной заботы и трезвого рассудка. Она умела одним словом и утешить, и успокоить, и облагоразумить. Об её уме и порядочности можно целые панегирики писать, а в её честь петь оды. Редкого дарования был человек, – он склонил голову, как видно, ожидая оваций, но, не дождавшись, продолжил: – Да, редкостный человек был. Умела Василиса Петровна ещё и обремизить, так урезонить и так распечь, чтоб ты почувствовал себя самым ничтожным, убогим и позорящим весь мир существом, – он поднял правую руку а-ля Ленин, – Элементарная халдейка она была! – и опустил ладонь, как топор над старухой-процентщицей.

– Пьян ты что ли? – подозрительно прищурился председатель, раздувая ноздри, как бык.

– И точно! – крикнул Олежка Смирнов в двух шагах от Лехи. – Прёт от него что надо!

– А ну, пошёл прочь! – прикрикнула директриса, подходя ближе. – Как не стыдно!

И все учительские голоса подхватили «Как не стыдно!», вражеским кольцом окружая Лёху. Гришка опомнился, под дьявольское карканье приблизился к другу, вырывая из чужих рук.

– Ну, перестаньте! – умолял он. – Простите Алексея, он с горя! С кем не бывает.

– Уводи скорее, – промычал Игорь Петрович, заслоняя толпу.

Гришка потащил Лёху от греха и новых побоев подальше, словно осужденного – от праведной толпы. Тут шум голосов заглушил стук подъехавшего катафалка – праздной повозки, на которой в Тупиках традиционно возили гробы – на кладбище, и молодожён – на свадьбу.

Похожий на тонкий прутиковый голик и такой же голо-лысый, один из кучеров спрыгнул с козел, впопыхах запетлял между могилками.

– Игорь Петрович!

Игорь Петрович обернулся, глаза его, словно наведенное дуло, тут же нашли цель – гроб поверх повозки. Омертвелыми, неживыми шагами продвинулся он вперёд. Собравшиеся перестали голосить, и ворон в знак почтения тоже стих. Только вдруг директриса жалко разрыдалась, сморщившись, как чёрный угорь.