Кумир

Звон и шёпот сплелись в унисон и так вдарили по слуху, что Яша чуть не оглох. А как звуки вернулись, так оказалось, что вся лесная пуща и округа шумят. Смех, гусли, разговоры, хотя как по Яшке – всё одни пустозвоны. К чему говорить или шептать, или петь, если можно тишину ловить? А в ней поболе мелодий и голосов, чем в любом хоре.

Он оглянулся. Кумир-тотем действительно казался необъятным, в вышину равняясь с кроной дуба. Такого колосса вправду никакой бы трактор не повалил… Глаза у тотема горели, истинно как в полубезумном рассказе председателя. Яша сильно зажмурился. Вот бы проснуться и развеять сновидение. Он вздохнул и постарался успокоиться.

Погребальный костер превратился в ритуальный: вокруг него водили хороводы ребята и девушки, напевая что-то старинно-былинное. И над всем этим возвышался тотем, словно царь, взиравший на поданных. Или как какой-нибудь председатель…

Яша вспомнил, что когда они с матерью бежали из Украины, где-то на пути к Полтаве наткнулись на «Змиевы валы» – невысокий холмистый бугор, тянущийся длиннющим полукругом по плоской равнине. Мать рассказала, что когда-то давно на жителей Днепра нападал огромный змей. Он требовал, чтобы ему приносили дары, княжьих дочерей, золото. Как-то раз храбрые кузнецы-кудесники Кузьма и Демьян спрятали у себя одного из тех, кому выпал жребий принести себя в жертву змию. У кудесников была огромная кузница, и, когда змий явился, он приблизился к воротам. Кузнецы сказали ему: «Вылижи дыру в двери, и коль сможешь, отдадим мы тебе твою жертву». Змей вылизывал дыру двадцать дней, а за это время кузнецы выковали огромный плуг. Когда голова змия просунулась в дыру, они запрягли змия в плуг, и, открыв ворота, оседлали. Они пропахали гигантскую борозду до самого Днепра. У реки змей пил долго, напился и взорвался, выпустив всяких гадов и ящеров из чрева. А вал, пропаханный кузнецами, остался, чтобы защищать их народ от всяческих врагов и других змеев. По какой-то причине в тот момент, когда ненька рассказывала об этом, Яша воображал себя не одним из кузнецов, а тем бедным змеем, которого, мало того, что приручили и унизили, так ещё заставили работать, до смерти пахать землю. Участь похуже лошадиной. Ладно, хоть напиться дали напоследок.

Вот и сейчас Яша представил, что он далеко не главный герой истории, как ему казалось. Он был пусковым, вспомогательным механизмом. Маленьким винтиком. Таким же равнозначным, как другие. Как те язычники, что обрядовали рядом, воссоединяясь с природой.

В полной мере он ощутил себя частью чего-то целого, что объединяло не просто верующих, но всех и везде, даже если они не знали об этом. Он думал, что только во время таких ритуалов, будучи овеянным веснянками28, гаданиями и наговорами, можно приобщиться к чему-то всеединому.

Легкое опьянение охватило его. Разум и тело заволокло приятное томление. Как будто больше ничего не осталось внутри. Он носил одежду, носил кожу, кровяные сосуды, органы, но внутри оставался полым. Всё опостылело, и всё исчезло. Не осталось волнений. Надежд. Веры. Всё потеряло смысл. Он чувствовал, что если сейчас приляжет, то так и останется лежать все последующие квадриллионы лет…

На лес опускались неистовые потёмки, высвеченные кострами, перевитые свистом и гуляньем. Яша заплутал. Он уже успел погадать на жабе, хлебнул ягодного вина и теперь собрался к реке, чтобы пустить по воде венок. Гайтана29 с роду не носил, то-то мило и потешно было забавиться с бесовским людом.

Река расцвела майским ночным цветком – столько костровищ по берегу развели, что водяная гладь будто была усеяна красным самоцветом, сердоликом аль янтарём каким.

Яшу пьянил один этот вид реки, осоловелых людей. Его переполняло счастье и сознание своей мизерной значимости, которая всё-таки составляла какую-никакую значимость. Пьянило от мысли, что всё здесь было по-настоящему, без обмана и прикидки. Никто не притворялся друг перед другом. Панна тоже не притворялась с ним в разговорах…

Стоило об этом вспомнить, как река вздыбилась, положенные на воду венки вздернулись, приподнялись на тонкогубых волнах. По Тупихе плыла ладья. Маленькая, несмышленая ладьюшка.

Никогда такого чуда он не видывал. Судёнышко точно не плыло, а летело, волны от него расходились мягкие и едва заметные. До этого Яша едва мог представить, что по такому мелководью можно пустить хотя бы бревенчатый плотик.

На ладье в кумачовой рубахе, красивая, до святости бледная, восседала панна. Истинно царица посреди подружек-хохотушек. Такая же вернулась, какой в прошлый раз являлась. Только хвост сменили ноги.

– Панна! – заголосил Яша, махая руками.

Неуж он втюхался? От одного взгляда на Василису у него даже глаза помокрели. Хотя это уж, от костров, должно.

Ладья подплыла-подлетела к берегу, вперилась в заросшее дно. Мальчишка в одних портянках тут же ухватил нос кораблика и взялся подвязывать к тонкому стволу ивы.

– Ну, здорово, родная! – Яша кинулся к ладье, но его быстро окружили гибкие девчата, соскочившие с судна.

– Не пойдёт так, – вразнобой твердили они, обнимая его ласково и трепетно, как змеи.

От эдакой катавасии у Яши все потемнело перед взором, накрыло туманом, как будто под водой.

– Как же так? – спрашивал он у кокеток-ундин30. – Я стокмо сделал, шоб её найти… Панна, пог’овори со мной, – сурово потребовал он.