«Их [еретиков] не должно допускать к рассуждению о Писании. Если же силы их в том, что они могут обладать Писанием, то нужно посмотреть, кому оно принадлежит, дабы не был допущен к Писанию тот, кому это не подобает» (О прескрипции против еретиков. Гл. 15. Хрестоматия, с. 487–488);
«Порядок вещей требовал бы прежде выяснить то, о чем теперь
«Если они [еретики] проповедуют другого бога, то почему
«Еретиков не должно допускать к прениям о Писании, ибо мы и без Писания доказываем, что они не имеют отношения к Писанию» (О прескрипции против еретиков. Гл. 37. Хрестоматия, с. 492);
«Им по справедливости можно сказать: Кто вы? Когда и откуда пришли? Что делаете вы у меня, если вы не мои? По какому праву, скажем, ты, Маркион, рубишь мой лес? По чьему дозволению, Валентин, ты обращаешь вспять мои источники? Какой властью, Апеллес, ты передвигаешь мои границы? Что вы, прочие, сеете и пасете здесь по своему произволу? Это мое владение, мне оно принадлежит издавна, у меня прочные корни – от тех самых владетелей, кому все принадлежало. Я наследница апостолов. Я владею так, как они распорядились в своем завещании, как препоручили вере, как утвердили клятвой» (О прескрипции против еретиков. Гл. 37. Хрестоматия, с. 492–493).
Cравним тертуллианову идею о радикальной непринадлежности церковного достояния внешнему миру с мыслью св. Иустина Мученика о том лучшем, чем
«Все, что сказано кем-нибудь хорошего, принадлежит нам, христианам» (Вторая апология. Гл. 13. Хрестоматия, с. 371–372).
Впоследствии, уже в V веке, блаж. Августин Иппонский, полемизируя с той традицией, которая восходит к Тертуллиану, скажет следующее:
«
Приведенные примеры показывают, что экклезиология Тертуллиана, несмотря на изрядную практическую и теоретическую ценность, имеет многочисленные подводные камни, одним из которых – и важнейшим – является понимание Тертуллианом процесса богопознания и, шире, – вообще динамики отношений человека и Бога в истории.
16.4.3. Учение о богопознании
Вытекающее из экклезиологии учение Тертуллиана о богопознании наполнено духом самой яростной богословской акривии, в его интерпретации превышающей понятие богословского акцента (см. выше, п. 4.3.2) и доходящей до крайних степеней ригоризма.
«Что имеют [общего] Афины и Иерусалим?.. Что еретик и христианин?» (О прескрипции против еретиков. Гл. 7.);
«У еретиков <…>
«Мы веру утверждаем по лицам, или лица по вере? Никто не мудр, никто не верен, никто не велик, если он не христианин» (О прескрипции против еретиков. Гл. 3. Хрестоматия, с. 485);
«Какой раб надеется получить пропитание от чужого, – не скажу уж, – от врага, – господину своему? Какой воин получает подарки и жалованье от владык, с которыми нет союза, – чтобы не сказать – от врагов, – как не явный изменник, перебежчик и мятежник? Даже и та женщина искала драхму под своей крышей; даже тот стучавший ударял в дверь соседа; даже та вдова взывала не к врагу, а к судье, хотя и суровому. Никого не может наставить то, что развращает; никого не может просветить то, что затемняет. Будем же искать в нашем, у наших и из нашего, – и лишь то, что можно искать, сохраняя Правило веры» (О прескрипции против еретиков. Гл. 12. Хрестоматия, с. 486);
«Что это за шкуры овец, как не
Суть всего учения Тертуллиана о богопознании может быть выражена простой и чрезвычайно яркой максимой:
«Ничего не знать против правила веры значит знать все» (О прескрипции против еретиков. Гл. 14. Хрестоматия, с. 487).
Эта мысль Тертуллиана (как и многое другое в его учении) имеет в нашей оценке две стороны – положительную и отрицательную.