Не выдержав, я спросил:
– Но что тут такого особенного?
– Что особенного? Да разве ты не видишь, что она уже высохла? Разве ты не видишь, что это кровь?
Нет, я этого не видел: я точно знал, что это не кровь, а самая обычная красная краска. Но в ту секунду я и не помышлял противоречить Рультабийлю, а, напротив, сделал вид, что заинтересовался мыслью о крови.
– Чья кровь? – спросил я. – Вы знаете, чья это кровь? Ларсана?
– Да кто же знает, какая у Ларсана кровь? – вскричал он. – Кто видел, какого она цвета? Чтобы узнать, какого цвета у Ларсана кровь, нужно вскрыть вены мне, Сенклер! Это единственный способ.
Я был в полном смятении.
– У моего отца не так-то просто взять кровь.
Уже не в первый раз он говорил об отце с какой-то отчаянной гордостью. «Если мой отец наденет парик, этого никто не заметит». «У моего отца не так-то просто взять кровь».
– Руки у Бернье были в его крови, к тому же вы видели руки дамы в черном.
– Да-да, они так говорили! Но убить моего отца не так-то просто!
В страшном возбуждении Рультабийль продолжал разглядывать свой аккуратный рисунок. Ему перехватило горло, и, чуть ли не рыдая, он проговорил:
– Господи, да сжалься же над нами. Это было бы слишком ужасно!
Помолчав, он добавил:
– Моя бедная мать этого не заслужила. И я тоже. И все мы.
Крупная слеза, скатившись у него по щеке, упала в чашечку с краской.
– Рисовать дальше нет смысла, – прошептал он дрожащим голосом, необычайно бережно взял чашечку и, поднявшись, поставил ее в шкафчик.
Затем схватил меня за руку и потащил за собой; я вглядывался в него: неужто он и в самом деле внезапно сошел с ума?
– Идем, – говорил он. – Час настал, Сенклер. Отступать теперь мы больше не вправе. Нужно, чтобы дама в черном рассказала все, что касается мешка. Ах, поскорее бы вернулся господин Дарзак, нам было бы не так тяжко. Не могу я больше ждать.
Ждать – чего? И все-таки почему он так испугался? Какая мысль заставила взгляд его остановиться? Почему зубы у него опять застучали?