Темпест так и подмывало снова разозлиться, – ну почему он не хочет её понять! – однако она сдержалась, набрала воздуха в грудь и решила постараться понять его точку зрения: так было проще всего успокоиться, если Темпест начинала лезть на рожон. В глубине души она понимала, что в последнее время она, возможно, слишком часто перегибала палку. И на самом деле она, скорее всего, вела себя ничем не лучше Мэгги Грайд и остальных. Она любила бросаться громкими словами и кричать о равенстве и справедливости, однако в конечном итоге жизнь в «Либер Мунди», которую они вели, устраивала её.
Она зашла за конторку, за которой стоял Филандер, развернула его к себе от перечня книг, взяла его руки в свои и положила их себе на талию. Последовал долгий требовательный поцелуй. Филандер пах книгами совсем как настоящий библиомант, как и после каждого дня, проведённого в лавке. На его губах смешались книжная пыль и аромат мёда, который он, сладкоежка, хранил в задней комнате и периодически им лакомился.
– Я знаю, иногда я бываю невыносимой, – в конце концов произнесла Темпест. – Спасибо, что ты всё равно меня выносишь.
В глазах у Филандера промелькнул огонёк, но он промолчал, наклонился и снова поцеловал её. Теперь он пах только самим собой. Больше всего на свете Темпест захотелось прямо сейчас отправиться с ним наверх. Измученная Мерси наверняка спала как убитая, Всезнайка всё ещё сидел в своей кожаной папке, а парочка ручных оригами с первого этажа всё равно не могла бы никому ничего рассказать, даже если бы и услышала звуки, доносящиеся с чердака.
– Я тебя ну просто ужас как люблю, – произнесла она, когда Филандер провёл рукой по её спутанной чёрной шевелюре, а затем легко коснулся её щёк, словно они были из фарфора, а он боялся разбить их.
– Я тебя тоже.
– И я ни за что на свете не собираюсь жертвовать тем, что есть между нами. Даже во имя революции!
Филандер ответил, лукаво улыбнувшись:
– Это меня немного утешает.
Она шутливо стукнула его кулаком в грудь, хотела было возразить, но потом махнула рукой и вместо этого склонила голову на его плечо.
– Ни за что на свете, – снова прошептала она, и в этот раз он молча сжал Темпест в объятиях, нежно поглаживая её затылок.
10
В это же время в другом квартале Лондона, в доме, словно облитом серым лунным светом, Седрик де Астарак рассчитывал на то, что наконец-то узнает правду. Салон, в котором ему велели ждать, располагался на первом этаже бокового флигеля Чэгфорд-хауса, ныне принадлежащего семейству Лоэнмут, когда-то лондонской резиденции сельских помещиков из Девоншира. Как и некоторые другие немецкие дворяне, Лоэнмуты находились в родстве с британской королевской фамилией; Чэгфорд-хаус они приобрели ещё до основания Алого зала и задолго до уничтожения родов Антиква и Розенкрейц, – приобрели, чтобы устроить здесь штаб-квартиру английской ветви клана и через неё влиять на правительство. После того как английские кузены и кузины впали в немилость в результате какой-то семейной распри, Лоэнмуты собрались открыть в просторном городском особняке гранд-отель, – здесь насчитывалось несколько десятков комнат. Однако после возвышения Адамантовой академии все инвестиции, предназначавшиеся для Чэгфорд-хауса, оказалось выгоднее вложить в Унику и другие убежища. С тех пор и по сей день особняк в центре Лондона пустовал; только иногда агенты Академии и охотники за ренегатами использовали его для тайных операций.
В последние месяцы Седрик неоднократно бывал здесь, чтобы встретиться или с начальством, или со связными. Здесь ему отдавали приказы, здесь же он выслушивал выговоры за свою, как это называла Академия, иррациональную одержимость и беспрецедентную наглость в связи со своей погоней за Абсолоном. Вызов в Чэгфорд-хаус, как правило, был чреват неприятностями. Среди агентов ходили слухи о том, что в подвале особняка устроили камеру пыток, в которой у предполагаемых предателей выуживали выдуманные признания, – всё для того, чтобы в нужный момент представить Трём родам очередного козла отпущения.
Седрик не верил в эти слухи и не боялся их. Тем не менее он ненавидел беседы в Чэгфорд-хаусе – прежде всего потому, что разговоры с начальством считал бессмысленной тратой времени. Эффективнее всего у него получалось действовать в одиночку, по возможности без указаний сверху. То обстоятельство, что его вынудили глубже вовлечь Мерси Амбердейл в слежку за Седжвиком, казалось Седрику шантажом чистой воды. Он попытался воспротивиться, но Академия пригрозила, что тогда он лишится всякой помощи в деле с Абсолоном. В конечном итоге это означало бы отлучение от доступа в архивы Академии и от возможности пользоваться агентской казной для преследования Абсолона. В погоне за злейшим врагом Седрик успел растратить почти всё своё состояние, он нуждался в Академии как в средстве, поэтому пришлось выбирать: либо он заставит Мерси втереться в доверие к Седжвику, либо Абсолон станет недостижим для него раз и навсегда.
Седрик понимал и то, что Мерси заставят подчиниться – не он, так другой. Поэтому он решил, что лучше останется связующим звеном между Мерси и Лоэнмутами. Ведь, если его отстранят, Мерси, вероятно, придётся столкнуться с кем-то другим, предпочитающим более жёсткие меры.
В конечном итоге такова была доля агента – предавать даже друзей. Он никогда не забывал об этом. Более того, несколько раз ему пришлось столкнуться с этим на собственном опыте. Поэтому сейчас, сидя в салоне Чэгфорд-хауса в ожидании женщины, державшей в своих руках все нити в деле Седжвика, Седрик старался не думать о Мерси.
Достоверно Седрик знал только её кличку – Цыганка (хотя он с достаточной уверенностью предполагал, кто именно скрывается под ней). Сегодня они наконец должны были встретиться лицом к лицу, и, хотя в архиве ему не удалось найти ни одного портрета Зоси фон Лоэнмут, де Астарак практически не сомневался, что перед ним предстанет именно она.
Она вошла без стука: этот особняк принадлежал ей, она выступала одним из инициаторов операции, а в нём она видела лишь подчинённого.
– Я Цыганка, – произнесла она. В её речи не было слышно лающего немецкого акцента, однако шаг она печатала совершенно по-военному, так, что вздрогнули огромные стенные зеркала в салоне.