Я подал ему свою командировку.
– Разверните, – сказал он, как будто боясь занять свои руки разворачиванием бумажек.
Я смотрю на молоденького лейтенанта, странное ощущение чуждости, враждебности приобретают эта гимнастерка и знакомые, родные тебе погоны, когда проверяют твои документы. А может быть, оттого, что вдруг это делают на мирной улице, несправедливо, не в положенном месте, не на КПП, а вот так, под солнцем дня, среди шумящей зелени июня, у родного крылечка, на порог которого я еще вползал на четвереньках, где столько раз плакал и кричал, где целовала меня мать и ремнем бил отец, где прочитал первую книгу и разаернул первую газету.
Лейтенантик долго читал удостоверение, прочитал, взглянул на меня, как будто сверяя содержание бумаги с впечатлением от моего лица, потом еще два раза перечитал удостоверение, сложил его, но не отдал, а спрятал его в верхний карман своей гимнастерки и сказал:
– А блокнот где? Я показал блокнот.
– Пройдемте.
Отравленные глаза Порошковой вдруг зацвели детской радостью.
– Куда пройдемте? – спросил я.
– Куда надо, туда и пройдемте, – сказала Порошкова.
– Порошкова, замолчите! – прикрикнул лейтенант. Он обождал, пока я пройду вперед.
– Простите, товарищ, проверочка, – уже спокойно сказал он.
Прохожие останавливались и смотрели на нас.
За дверью кто-то шушукался. Потом хихикнули. Через некоторое время постучались. Все сегодня было как-то таинственно и странно, или это так всегда, и я только не замечал.
Я тихо подошел и приоткрыл дверь. Там стояли девочка и мальчик в пионерских галстуках поверх шубенок, у них были панические лица.
– Дядя, у вас есть пузырьки? – звонко спросил мальчик.
– А зачем вам пузырьки?
– Мы соревнуемся, – гордо сказал мальчик.
– И еще газеты старые, книги ненужные, бумага, – зашептала девочка.
– Мы собираем утильсырье, – сообщил мальчик. У обоих были испуганные и гордые лица.
Я вынес им большую кипу газет и журналов. Когда они сходили по лестнице, они смеялись.