Духом сплочённые с ними две набожные женщины начали читать вечернюю молитву. Вскоре также среди тишины вдалеке послышались напевы, а над ними превосходящее страстной силой, которое дивно отбивалась в ушах слушательниц, – пение Беты. Даже взывая к Богу, она не могла вынудить себя к смирению, а в голосе её звучала боль, упрёк что-то бунтовщическое и пугающее дерзостью.
На лице королевы Саломеи выступило выражение боли и беспокойства. Но пение вскоре утихло, заглушённое шорохом молитвы.
Уже наступала ночь, служанка принесла бокал оливок.
Окончились набожные занятия, королева, обратившись к Кинге, сказала дрожащим голосом:
– Радуйся, сестра моя, моему счастью, ибо скоро эти глаза увидят жениха и сбросят с себя одежды телесной неволи.
– Моя королева! Королева! А я останусь тут сиротой! – отпарировала Кинга. – Ты была мне сестрой, матерью, учительницей, примером, утешением и щитом! Что же буду делать без тебя?
– Будешь бороться, как я боролась… – тихим голосом говорила Саломея. – О, сестра моя дорогая! Это сокровище, ради которого мы здесь страдаем, не стоит ли этой жертвы?
– А! – продолжала дальше Кинга, по-прежнему на коленях у ложа королевы. – Я хотела бы, как ты, пойти чистой на небеса в белом облачении крещения, незапятнанном никакой земной страстью, но жизнь долгая! Состояние моё тяжёлое!
Тот, которого мне дали мужем, набожный, но по-земному ещё любящий меня.
Она закрыла лицо красивыми руками.
– Сестра моя, – начала Саломея, – ты как раз повторяешь мою историю. И я пережила то же самое, и мой Коломан любил меня земной любовью, пока в нём не могла разгореться небесная.
Тут голос ей изменил, опустила лицо на руки, мгновение молчала.
– Послушай, – отозвалась она после раздумья, не глядя на Кингу, – послушай! Я была ещё молодая в то время, очень молодая… телесные искушения имели ещё власть надо мной.
Я вела бой с ними. Я должна была не только любви Коломана, но моей к нему противостоять. Однажды, помню этот день испытания, я, что всегда ходила бедно и скромно одетая, стараясь избавиться от бренной красоты, собираясь пойти в пищу паразитам, однажды, когда моего мужа не было в замке, я поддалась грешной мысли. Вокруг меня висело много изысканной одежды, которой никогда не коснулась моя рука. Я была одна, мой детский ум не видел опасности. Докучала мне упрямая мысль, чтобы хоть раз, раз в жизни увидеть себя такой, какой бы могла быть, если бы не отреклась от света. Быстро сняла с себя порванные, изношенные, убогие одежды, которые учили меня смирению. Я лихорадочно начала наряжаться, одеваться, надевая на себя эти богатые наряды и очень дорогие драгоценности. Обжигали они меня, как гнёт греха, но какая-то жажда не позволяла разрушить эти кандалы. Я стояла так, наряженная, дрожащая, испуганная и обрадованная собой, когда открылись двери. Муж мой стоял на пороге; удивлённый, он увидел меня во всём блеске красоты, на которую никогда не глядел. Его лицо загорелось, он бросился ко мне, страстно хватая и прижимая к себе. Княгиня Кинга, слушая, крикнула. – А! Это была страшная минута, я потеряла память от великой тревоги, чувствовала биение его сердца, его горячее дыхание на лице – я вздохнула о спасении, обращаясь к Богу! Затем Коломан, которого я пыталась отстранить, отпустил меня, заломил руки и вскрикнул: «Боже, какую я ради Тебя делаю жертву!» Зарумянившись, я упала на пол, молясь и рыдая. Он вышел. С тех пор я не одела уже никогда эту одежду греха… Сестра моя, и ты так должна делать, чтобы не бренной красотой, но добродетелью стала дорога своему мужу. – Моя королева, – отпарировала Кинга, – ты знаешь, он уже раз отпихнул меня, гневный, и бросить хотел – я уже была раз в монастыре… и у того порта я бы осталась, но дело шло не об одной моей душе. На то нас Бог связал супружескими узами, чтобы я вела его к свету! Чтобы вместе приобрели вечное счастье! Перед нами долгая жизнь, долгая борьба. – А для меня она завтра закончится! Завтра! – воскликнула радостным, но уже слабым голосом королева Саломея. – Завтра! Бог меня зовёт к себе.
Всю ночь провела Кинга у ложа королевы, которая, точно в ожидании жениха, готовясь на праздник, то дрожала земной радостью, то молилась, целовала благословляла жену брата.
Для этих обеих набожных женщин эта ночь была торжественная, дивная. Её сумрак проясняли видения, сон переплетался молитвой. Была полусном, полугрёзой, усугубившейся лихорадкой, всё увеличивающейся, и подъёмом духа.
Среди монастырской тишины, которую прерывал только шум ветра, отбивающегося о стены, раздавался иногда бдительный колокол и вдалеке слышались песни монашек.
Монашки также не спали; предвидение королевы, которая была душой монастыря, наполняло сестёр тревогой. Что будут делать без этого ангела-хранителя, без этого вождя, без этой силы, что, невидимая нигде, поддерживала их на каждом шагу?
Несказанной доброты королева казалась только тихим гостем, но своим благочестием была пани и магистром.
С завтрашнего утра её будет не хватать!