Казалось необходимым уйти оттуда – ворота были открыты! В мир, которого не знала!
III
Похороны королевы Саломеи, которую при жизни провозгласили святой, были торжественными. В боковой часовне, построенной для этой цели, должны были положить её останки.
Из Кракова князь Болеслав, Кинга, двор, духовенство стекались в этот день в Скалу. Тысячи человек спешили к этому праху, благоухающему святостью, прикосновение к которому творило чудеса.
Епископ Павел был тут по обязанности, но не спешил бы, может, так с её исполнением, если бы грешная страсть не тянула его на Скалу. Прежний испорченный и бестыжий человек пробуждался под тем облачением, которое должно было его очистить и возродить. Боролся с собой, не желая себя победить и не в состоянии.
Что же, впрочем, значила одна бедная монашка, и был ли тот побег из монастыря первым? Князья похищали в жёны Божьих наречёных и сходило им это безнаказанно. Жизнь епископа была, правда, на людских глазах, каждый шаг его был рассчитан и взвешен – но не было ли способа скрыть это?
Эти мысли мучили ксендза Павла даже, когда совершал тот грустный и торжественный обряд, который во всех пробуждал самую горячую набожность.
В этот день, видя останки, возглавляя духовенство, душою он был где-то в другом месте, а глазами искал за решёткой хор ту Бету. И нашёл её там. Не её саму, но смотрящие через решётку на него два пылающих глаза, в которых весь ад горел.
Ему казалось, что эти глаза его преследуют, и воспламенили его заново.
Когда после совершённого богослужения он пошёл отдыхать в рефектарий, не поздоровавшись даже с князем и его супругой, размышлял только, каким образом мог расспросить мать Клару о той монашке, не пробуждая подозрений. И он, верно, нашёл бы предлог для этого, если бы туда не привели князя Болеслава, также нуждающегося в отдыхе. Ему сопутствовала жена, но, не желая опереться на его руку, шла немного дальше от него.
Мы знаем уже, какое отношение было между двором князя и пастырем. Два Топорчика, главные враги ксендза Павла, как раз сопровождали Болеслава.
Князь был в то время в самом рассвете сил, фигуру имел привлекательную, однако, человека, уже преждевременно изнурённого жизнью. С лица с равнодушно смотрящими глазами веяло измученностью и холодом. Погас в глазах рыцарский пламень, мужская гордость, панская сила; правление и сан, казалось, обременяют его. Он поднимал их как человек, что не может избавиться от бремени, привык к нему, но, сломленный, уже сомневался в себе и стал ко всему равнодушен.
Князь, как весь его двор, как большая тогда часть Пястов, был одет и вооружён по-немецки.
Также этот язык среди его двора слышался чаще всего.
Панские одежды, довольно неизысканные, были одеты на нём кое-как, носил их без заботы о них. Ремень съехал на одну сторону, одеяние под плащом было растёгнуто и так невнимательно натянуто на пуговицы, что выгибалось и надувалось. Волосы были небрежно разбросаны по голове.
Увидев епископа, Болеслав его холодно приветствовал. Епископ поклонился, хмурый и насупленный, не спеша прислуживать пану. Кинга в траурной одежде стояла сбоку, обернувшись плащом, словно не хотела видеть ксендза Павла. Князь и епископ, давно чувствующие друг к другу отвращение, имели одно общее пристрастие – оба одинаково были заядлыми охотниками.
Для князя Болеслава охота и собаки представляли единственную более живую в жизни, лишённой удовольствий, забаву. Говорили о нём, что за свору псов было очень легко купить его милость.
Он скакал по лесам, страстно охотился, потому что это было единственное дозволенное развлечение. Жить с женой ему было не разрешено, а Кинга, если обратить его не могла, убегала от него. Когда желал с ней сблизиться, она скрывалась от него либо принимала его в окружении двора своего; наедине они никогда уже не встречались, в чём точно подражала примеру Ядвиги Силезской. При их разговоре всегда должны были присутствовать или старшие женщины, или кто-то из духовных лиц. Только на охотах князь мог развеселиться, вкусить свободы, услышать смех и увидеть просветлевшие лица… Дома великая набожность давала жизни мрачные краски.
Больше всего Болеслав любил охоту, охотнее всего просиживая в псарне, когда возвращался с охоты, и разделяя время между богослужением и охотой.
Два Топорчика, храбрые юноши, сопутствовали ему везде, выискивая трущобы, дебри, доставляя гончих.