Кто-то пытался упрекать, но ксендз Шчепан, который уже усвоил этот план и понял его выгоды, – полностью с ним согласился.
Немногословный ксендз Вышон давал только знаки, что тоже к нему присоединялся и принимал роль, какая ему доставалась.
Разговаривали ещё, когда старший каморник Павла дал знать, что было время садиться ужинать.
Итак, все шли в противоположную часть избы, где уже стоял приготовленный ужин, а так как Павел пировать умел и любил, его верная дружина заранее знала, чего ожидать.
Будущий элект принимал по-княжески.
Один аромат яств щекотал нёбо. Самые дорогие приправы, которые привезли с востока, дразнили обоняние из дымящихся мисок, переполненных наполовину полевками, наполовину мясом. Среди них в других были наложены плоды и деликатесы, а повсюду густо расставленные жбаны обещали весёлый пир.
У двери также графинов хватало. Служба была сложена из мальчиков-подростков, выглядящих почти по-женски; нельзя было ручаться, что она не складывалась хоть частью из девушек, переодетых в мужчин. На столе даже набросали цветы и благоухающие листья, дабы их запах больше гостей опьянял.
От одного воздуха этой столовой можно было опьянеть.
Один из священников, больше по привычке, чем из набожности, рассеянно, потихоньку проговорил молитву, перекрестил стол, а другие, едва помыв и вытерев руки, как можно живей занимали места.
Ибо было не безразлично, кто где сел, потому что мисок тогда не разносили, ставили их посреди стола, и что перед кем стояло, за тем и тянулся. Поэтому следовало следить, чтобы не сесть слишком далеко от ароматного мяса, и не нужно было тянуть руки и в чужую лезть.
У Павла из Пжеманкова можно было меньше всего этого опасаться, потому что миски, почти соприкасаясь друг с другом, стояли густо, что означало хозяйскую щедрость. Чуть какая-нибудь миска опустошалась, те улыбчивые фиглярные слуги, которых по гладким лицам ласкали паны, шутя с ними, тут же ставили новые. Очень точный подчаший постоянно наливал, поощрал выпивать. Вино также было готовое, приправленное и подслащённое, приятно пьющееся, хоть быстро ударяло в голову.
Сев за этот пир, духовные, казалось, забыли о своём призвании. Павел, который ел немного, усмехался, глядя, как руки энергично черпали из мисок, а открытые уста жадно поглощали еду. Разговоры настроились на весёлый тон – остроумничали…
Хозяин с неким состраданием, если не с разновидностью презрения, смотрел на своих гостей. Трудно было отгадать его мысль. Он думал.
Сначала был слышен только гул, прерываемый смешками, далее, стал расти такой гомон, что тихой музыки у двери никто уже не слышал. Музыканты также, угощаясь пивом, отдыхали.
Густо суетились энергичные слуги, фамильярно шутя с гостями.
Когда после полуночи встали последние из гостей тяжёлым шагом искать плащи и епанчи, чтобы дотащиться до домов, хозяина уже у стола давно не было. Исчез незамеченный, а ксендз Шчепан и каноник Вышон также заранее выскользнули.
Назавтра снова собрался капитул, только ксендза Якоба из Скажешова не было. Он знал, что от него уже не будет толка.
Первым выступил каноник Янко с длинной, заранее составленной речью против избрания этого человека, на прошлой жизни которого он резко остановился, изображая её живыми красками. Глаза его были обращены на ксендза Шчепана, который в этот день был молчаливый, мрачный и вовсе не отзывался.
Другие приятели Павла выступали резко – он молчал.
Когда так сильно кипело, один из приятелей пана из Пжеманкова воззвал к ксендзу Шчепану, чтобы всё-таки встал в защиту того, сторону которого поддерживал.