В этом охотничьем ремесле князь шёл наперегонки с епископом, который вовсе не обращал внимания на то, что это ремесло не подобает его сану и даже законом была запрещено. Собаки ксендза Павла и псарня князя считались лучшими, а епископ громко хвалился, что гончие его были более опытные.
И это, может, понемногу оттолкнуло от него князя, который был завистлив.
Этот день, такой грустный и серьёзный, совсем не располагал к легкомысленной беседе, епископ, однако же, специально, может, для показа, как мало заботится о людском языке, пренебрежительно сказал вполголоса, что осень этого года благоприятствовала охоте, что он много на неё рассчитывал.
Князь поглядел на него холодно, почти презрительно.
Они стояли довольно близко друг к другу.
– Думаю, – сказал тихим голосом Болеслав, – что обязанности сана не дадут вам часто заглядывать в лес.
Ксендз Павел на это улыбнулся.
– Не больше моя епархия, чем ваше княжество, – сказал он. – Я умею согласовать то, что надлежит Богу, с тем, что мне нужно… Я слишком давно привык к свободе, чтобы её вдруг себе укоротить. Ксендзы тоже люди, а иные епископы не только на охоту, но и на войну ходят. Найдётся время на всё…
Не отвечая на это признание, князь обратился к одному из своих Топорчиков:
– Когда ксендз начнёт ездить на охоту, мы, пожалуй, мессу должны будем служить!
Ксендз Павел услышал эту иронию, прищурил глаза, меряя ими Болеслава, давая почувстовать, что он до него не дорос, чтобы на него нападать. Минуту он жевал какое-то слово в искривёлнных устах и сказал полутихо:
– Нам подобает меняться призванием, раз женатые князья дают обет непорочности.
Болеслав сильно зарумянился, немного тронулся с места, отступил, но затем, встретив взгляд Кинги, которая больше угадывала разговор, чем слышала, взгляд, которому он привык подчиняться, успокоился и восстановил равнодушное терпение. Он сделал вид, что не расслышал насмешки, которая его раздражала.
Только один из Топорчиков, выручая князя, чуть повернулся от епископа к своему пану и сказал вполголоса:
– Когда духовные лица нечисты, князья должны их учить своим примером.
Ксендз Павел ударил от гнева ногой по полу, рука невольно потянулась туда, где некогда находилась рукоять меча.
Хотел наказать смельчака, но остановился тут же и проговорил:
– Осторожней с языком!
Тем временем Топорчик, не дожидаясь этого ответа и не желая его слушать, ушёл сразу со своего места, достаточно пренебрежительно показывая епископу, что не заботится много о том, что ему сказал.
Ксендз Павел, очень возмущённый, наверное, потом сразу вышел бы из реферектария, если бы как раз не принесли вина и пирогов, которым монахини и двор покойной королевы угощались как поминальным хлебом. Подали их сначала княгине, потом одновременно князю и епископу, который, налив себе большой кубок, высушил его как тамплиер. Уже тогда славились эти рыцари, что должны были дать костёлу такое огорчение из непомерного пития и пирования.