Плотский грех

– Пошел ты, Ингэм! – завопил рассерженный.

Загремел голос Ра, чистое бас-профундо:

– Тодо, Тодо, глупый Тодо, ты совсем отстал от моды! Не годится никуда, но прервемся – ждет еда.

Ра Танаис широко улыбнулся Кармайну и протянул руку.

– Извините за это, – приветливо сказал он. – Хореографы никогда не берут в расчет приближающийся преклонный возраст, потому что сами всегда остаются в хорошей форме.

– О, мне понравились ваши стишки. Способность к экспромту – поразительный дар.

– Не совсем, – сказал Руфус. – Стишки – это склад ума, часть нашей работы, можно сказать. Как насчет болонского бутерброда[45]?

– Мы имеем великого хореографа в лице Тодо Сатары, – говорил Ра, пока они шли на обед, – но как раз сейчас в нем происходит внутренняя борьба между его характером и чувством собственной неправоты.

Они расположились в тускло сияющей кухне из нержавеющей стали. Кармайн и Ра удобно устроились за столиком, тогда как Руфус принялся готовить бутерброды, которые были бы банальными, если бы не свежий, с хрустящей корочкой хлеб, составлявший их основу. Здесь не признавался никакой предварительно нарезанный хлеб из супермаркета! А женатый на англичанке Кармайн никак не возражал против масла вместо майонеза.

– Эйб Голдберг рассказал мне, что вы опознали четырех его безымянных жертв, – приступил к делу Кармайн, поднимая стакан с пузырящейся минеральной водой. – Ваш бухгалтер мистер Греко также очень нам помог.

– Надеюсь, – сказал Ра, который, по словам Эйба, обычно не упражнялся в остроумии. – Чем еще мы можем быть полезны?

– Расскажите мне больше об истории Басквоша. Я заново пересматриваю дело об исчезновении доктора Нелл Карантонио, которая была, кажется, вашей кузиной, Руфус?

– Двоюродная тетя или что-то в этом роде, – ответил Руфус, нарезая пилкой хлеб. – Местный светский лев выстроил этот дом в тысяча восемьсот сороковом году, но к Карантонио он перешел только в тысяча восемьсот семьдесят девятом, когда его купил Антонио Второй. Его сын Антонио Третий унаследовал дом после его смерти, а доктор Нелл, его единственный ребенок, родилась в тысяча восемьсот девяносто девятом году.

– Что случилось с матерью доктора Нелл? – спросил Кармайн.

– Она умерла при родах, – сказал Руфус. – Мне становится грустно, когда я думаю, сколько лет Антонио Третий жил здесь фактически один. Дом был иным в те времена – мрачным и темным. Его нынешний вид – наша с Фенеллой заслуга. Отец доктора Нелл был мизантропом, склонным всех ненавидеть. Это вдвойне относилось к его брату Анджело и дочери Анджело Фенелле.

– Дело о его смерти рассматривалось коронерским судом?

– В девятьсот двадцатом году? Нет, – перехватил инициативу Ра. – К тому времени мой отец прочно обосновался в Малом Басквоше – еще с девятьсот восьмом года, когда Антонио Третий купил два автомобиля и нанял моего отца в качестве шофера и вообще слуги, выполняющего все виды работ. Его звали Айвор Рамсботтом – неудивительно, что я счел разумным сменить имя! Антонио Третий был настоящим брюзгой, ненавидел весь мир, но любил Айвора. Айвор стал верным и преданным слугой. Антонио полагался на Айвора во всем – от управления прислугой до обихаживания доктора Нелл, словно некая причудливая мамаша. Из чего мы с Руфусом заключили, что Антонио Третий обещал упомянуть его в своем завещании. И он его действительно упомянул! Только не так, как тот рассчитывал. Ему завещалось на правах аренды владение Малым Басквошем до конца жизни доктора Нелл.

– Так что в двадцать пятом, когда она исчезла, его право аренды повисло в воздухе? – спросил Кармайн.

Руфус закончил приготовление незатейливого ленча и сел за столик рядом с Ра.

– Беда в том, – сказал он, отпивая воды, – что нас с Ра тогда еще не было на свете. Ведь мы родились второго ноября двадцать девятого года, в один день.