– Как это?
– Сейчас включу.
Он кладёт мел прямо на стол, возится со своим телефоном, а потом включает.
Мне не нравится. Электронный звук, выдуманный. Я сразу понял: они каждую цифру обозначили как звук и пошли повторять вот эти цифры после запятой…
– Нет, – говорю я и зажимаю уши.
– Почему нет? – Костя спокойно спрашивает, не злится, не кричит, не ругает меня. Просто интересуется, почему нет. Телефон испачкал мелом: белые отпечатки.
– Это не похоже на число «пи», это формально… Ну… Представьте: если это число в другой системе счисления записать, в восьмеричной, например… Ведь цифры другие будут! А число «пи» от этого не зависит, оно совсем другое, и всё!
Я не могу объяснить и начинаю злиться.
– Это очень интересно, Лёва, – говорит учитель Костя. – А ты можешь представить, как надо? У чисел есть связь с музыкой?
– Я не знаю, – мне никогда не приходилось говорить об этом вслух, только в письмах с Соней. Я начинаю заикаться, трудно говорить. – Просто это число хорошо организовано. В нём есть система, которую мы не понимаем, не видим. Тут есть что-то непонятное – как будто мы видим только то, что снаружи… музыка. Музыка тоже организована непонятно.
– Мне бы хотелось поговорить с тобой, Лев, – говорит Костя. – Можешь остаться потом?
– Да, конечно.
И он суёт свой телефон, испачканный мелом, в карман:
– А сейчас откройте номер четыреста девятнадцать.
Я остался на перемене, и Костя стал спрашивать:
– Тебя особенно интересует математика, так?
– Не совсем… То есть и м-математика тоже, но… Я не знаю.
Я начал заикаться, мне хотелось ему объяснить очень точно, что же меня интересует; а слова не находились.
– А музыка? Ты не торопись, попробуй объяснить. Это… это очень, очень интересно.
…Я начал говорить – и сам не заметил, что хожу по всему классу, размахиваю руками и говорю, говорю: про звуки и цвет, про вот эти связи, про Набокова и Скрябина, про Рому, про фракталы…