– У вас двое детей?
– Почему ты так решил?
– Ну, Артёму вы звонили, и ещё кресло…
– Четверо.
– Ничего себе!
– Ой, поворот пропустила!
Она судорожно тычет в навигатор, не сбавляя скорости. Я решаю её не отвлекать.
Она и музыку выключила, вернее, убрала звук. На экране проигрывателя слово «Fragile». Значит – хрупкое. Я знаю эту песню, её Стинг поёт. «How fragile we are».
Мы молчим, только Лёвка мычит. И я вдруг обнаруживаю, что моя злость на него прошла. Абсолютно. Меня даже не раздражает его пение. Он просто испуганный ребёнок, и всё.
Он… он хрупкий. Ведь если бы он остался один, в чужом городе – испугался бы. Вдруг в нём бы что-то сломалось? Внутри?
…Лида как-то мне рассказала такую притчу: один человек умер и спрашивает у Бога: зачем я жил? В чём было моё предназначение? А Бог ему отвечает: помнишь, вы у Петрова день рожденья отмечали, и тебя попросили соль передать? Вот оно и есть. Для этого момента ты и жил; соль передал, справился, зачёт.
Может, я, Кирилл Комлев, нужен только для того, чтобы спасти Моцарта? Вот сейчас: подхватить и не дать ему сломаться?
Лёва гудит, поёт тихонько. О чём он сейчас думает?
Вдруг я узнал. Он поёт концерт Моцарта. Тот, который всё утро у меня в голове.
– Моцарт? Двадцать первый концерт?
– Да, наверное, – говорит Лёва.
– Вы музыканты? – спрашивает она.
– Да, – говорю я.
– Нет, – говорит Лёва.
В гостинице мы взяли ключи, и я спросил – не искали нас? Нет ещё. Попросил сказать, что мы здесь.