Собрание сочинений

Он спросил куда. Она ответила «Рошель» и спросила, писал ли он le roman, и он сказал oui, naturellement [127], и она спросила, это роман о ней, и время текло одновременно очень быстро и очень медленно, и он смотрел в её глаза, карие и влажные, и будущее становилось физически осязаемым, он видел, как она стягивает свитер через голову, чувствовал, как складывается пазл, в какой-то момент промелькнуло лицо Сесилии, но он притворился, что не заметил его, что случилось в Париже, остаётся в Париже, господи, нужно жить, молодость даётся только раз, есть мгновения, когда не надо ни о чем думать.

– Возможно, – ответил он.

Пер ушёл домой рано, но Густав настаивал, чтобы они с Мартином остались. Он сидел на кухне, крутил самокрутки, пил водку и говорил об искусстве. А потом вызвал такси и громко позвал Мартина, и Мартин почувствовал, как его тело поднимается с дивана, на котором он сидел, беседуя с Дайаной и ещё какими-то людьми.

Он поднял руку и по-армейски отдал честь Дайане и остальным.

– À la prochaine [128], – сказал он, и они вышли на лестницу.

Неужели это всё обо мне.

Он мог подождать.

* * *

Вскоре после этого Дайана прямо сказала, что продолжать отношения – плохая идея, что они явно скатываются к катастрофе и в этом по большей части виновата она.

– Je suis impossible [129], – проговорила она без особой печали, – и с этим, увы, ничего не сделать. Rien [130].

Но через несколько дней снова захотела встретиться.

Стараясь писать так, чтобы это не выглядело как дневник, Мартин пытался понять, что такого особенного было в Дайане. Пер решил, что у Мартина наконец сдвинулось дело с романом. Сесилия, писал он, была его духовной спутницей. Она олицетворяла ту любовь, которой не угрожает любовь другая, практикуемая им с Дайаной. Любовь во Плоти. Но сколько бы длинных эссеистических заметок Мартин ни писал, сколько бы он ни ссылался на Сартра/де Бовуар, трансцендентную/контингентную любовь, принимать идею одновременного существования двух женщин он, похоже, отказывался всем своим существом. Если сердце заполнялось одной, о другой оно, кажется, забывало. Ему хотелось поговорить об этом с Сесилией. Чисто философски.

Он по многу раз писал «я люблю Сесилию» – и это не казалось ложью.

Он слышал, как она говорит, сухо и по сути: А если бы я была с кем-то другим? Даже сейчас сама эта мысль казалась ему невыносимой.

Когда они расставались, Дайана просто говорила «увидимся». И никогда не уточняла когда.

И Мартин осознал, сколько времени может отнимать ожидание. Просыпаешься утром, и тут же приходит мысль: возможно, сегодня.

Ты ждёшь, пока завтракаешь. Ждёшь, пока пишешь слова, смысла которых не улавливаешь. Ты разоблачаешь себя, решая уйти из библиотеки и вернуться домой ровно тогда, когда должен прийти почтальон. Когда резко открываешь почтовый ящик и быстро перебираешь его содержимое.

Потом всё начинается сначала. Решаешь позвонить в определённое время и ждёшь. Ждёшь, разговаривая с друзьями, ждёшь, пытаясь ответить что-нибудь умное.

Ждёшь, пока идут гудки.

Она не отвечает, и ты смотришь на только что повешенную трубку. Но, может, в эту минуту она сидит и пишет письмо? Может, именно сейчас, вечером, она идёт опустить его в ящик, чтобы не забыть завтра? Или она уже отправила его, и письмо лежит среди тысяч других в мешке и ждёт сортировки? Может, оно уже отсортировано и находится в ближайшем почтовом отделении?

Ждёшь, пока опьянеешь. Ждёшь, когда пойдёшь домой. Ждёшь, пока уснёшь.