Собрание сочинений

Его рука легла на плечо Мартина. Между уголками рта у обоих провисли улыбки. Клоунские.

Пер объявил общую мобилизацию, собрались все их знакомые, заказали шампанское, раздался звон бокалов. Руки Мартина совершали все движения, необходимые для выпивания, язык выполнял свою работу самостоятельно и, сам собой командуя, произносил всё, что другие хотели от него услышать, skål [132], да, спасибо, поживём – увидим, возможно, да, старт карьеры…

* * *

Однажды он поднялся пешком к базилике Сакре-Кёр, даже не испытывая раздражения оттого, что Монмартром, некогда районом художников, декадентов, абсента и абстиненции, теперь завладел туризм и площадное искусство. Он шёл, уставившись под ноги, спрятав руки в карманы. Как и всех сомневающихся, его потянуло к церкви.

Это ведь она начала. Он бы вполне удовлетворился собственными невинными фантазиями. Глупыми мечтаниями, которые потом забылись бы без следа, если бы только она не втянула его во всё это… а потом так ловко выкрутилась. Зачем ей вообще это было нужно? Что она выиграла? Он ей вообще когда-нибудь нравился? Она точно хотела встретиться – иначе зачем ей было посылать это письмо с полароидным снимком? Он ей точно нравился. А если он ей нравился, что заставило её бросить его? Это он что-то сделал, и если да, то можно ли это как-нибудь изменить? Чем-то компенсировать? Или дело в ком-то другом? Если да, то в ком?

Он подошёл к собору и, как положено, посмотрел с холма вниз. Над Парижем простирался молочный туман. Сквозь него просматривались крыши, бульвары, Эйфелева башня и вокзалы, разбросанные по городу словно кубики.

* * *

– Что это с тобой?

– Со мной? Ничего особенного.

– Чёрт возьми, Мартин. Я же вижу, что с тобой что-то происходит.

В баре, где они сидели, от наплыва посетителей трескался кафель на стенах, от шума лопались барабанные перепонки, а лицо Густава расплывалось, как на какой-нибудь авангардистской картине маслом.

– Ты в зеркало смотришь? – В голосе тревога. – Ты выглядишь совершенно сдувшимся.

– Да просто лёгкий зимний сплин.

– Что-то с Сесилией?

– Сисси? О боже, нет.

– Тебе опять не пишется?

– Да, – ухватился Мартин. – Просто ты же знаешь: работаешь-работаешь, и чем больше тебе не нравится то, что получается, тем хуже ты себя чувствуешь. – Он сделал глоток вина, несколько приободрённый собственными словами. – Прямая дорога во мрак.

Он забыл дома записную книжку. Надо запомнить. Прямая дорога во мрак.

Жизнь утекала сквозь пальцы. Он часто просыпался к обеду, в похмелье, а из дома выходил только в бар или кино. Пропадал в благодатной темноте кинозалов. Покупал билет, не глядя на афишу. Перед ним промелькнули «Лучший стрелок» и «Выходной день Ферриса Бьюллера», дублированные на французский. В день, когда на демонстрации убили студента, Мартин в полудрёме смотрел «Парень-каратист-2» и, возвращаясь домой через Латинский квартал, даже не заметил охватившего улицы возбуждения. Но Пера тревожил Густав.

– Он выглядит слегка истощённым, тебе не кажется? – сказал Пер, когда Густав решил вдруг в виде исключения отлучиться куда-то из дома.

– «Слегка истощённый» – это нормальное состояние Густава. Мартин не придавал значения тому, что Густав, полностью одетый и с сильным запахом перегара вылезает из-под своего балдахина и начинает день с рвоты в туалете. И когда Густав на несколько дней исчез, Мартин не особенно беспокоился. Вечеринка, на которую они тогда пошли, не удалась. Мартин слишком много выпил, и Пер повёз его домой. А Густав остался. И не появился дома следующим вечером. Мартин пытался объяснить Перу, что беспокоиться не о чем, и начал было рассказывать, как Густав отошёл от них на минуту в ресторане в Антибе и появился только через сутки. Но от одного упоминания о лете, у Мартина заболел живот, и он вернулся к первоначальной теме.

– Скорее всего, он встретил каких-то клёвых ребят, которые живут где-то у чёрта на рогах, и всё такое. Если бы у нас был телефон, он бы наверняка позвонил.