Чего же ты хочешь?

22
18
20
22
24
26
28
30

Сказал Раисе Алексеевне, что, видимо, воротится поздно, и бросился вниз по лестнице, не дожидаясь лифта.

Ииной комнаты он не узнал. Куда подевались грязные обои, где теперь та ветхая, жуткая мебель, где все, что здесь было прежде? Две стены били по глазам оранжевым цветом, две другие умеривали впечатление — они светились небесно-голубым. Мебель была до того легкой и сверхсовременной, что садиться на нее было страшно. Свет взамен прежнего полусвета давали торшеры, расположенные по углам. Из прошлого Феликс увидел лишь груды бумаг на столе, да все те же две пишущие машинки, да, конечно, иконы, так не гармонировавшие с нелепой, смешной, ультрамодной раскраской стен.

— Вы ошарашены, мой друг, озадачены, ошеломлены. Вас мучает мысль: не свихнулась ли окончательно и без того странноватая ваша знакомая? Не так ли? — Ия была довольна приходом Феликса, она радостно улыбалась ему своим большим подвижным ртом. — Не пугайтесь. Это не я натворила. Это мой братец хозяйничал. Известный вам Геннадий, А я только, по обыкновению, не противилась.

— А зачем… именно так? — Феликс поразводил руками, указывая сразу на все, что произошло в комнате.

— У него весьма загадочные планы. Понадобился вертеп для приема знатных иностранцев. — Ия бросала короткие, но внимательные взгляды на Феликса. — Вы чем-то расстроены, — сказала она, — Не любовная ли лодка наскочила на быт?

Феликс смутился. Насколько он уже знал Ию, с ней невозможно было хитрить. Он, видимо, ошибся, прибежав к ней со своим душевным смятением. В его состоянии у нее просто так не посидишь. Надо было или рассказывать, что там такое с ним произошло, или уходить.

— Может быть, вы хотите, чтобы я была вашей посланницей? — говорила Ия со своей открытой улыбкой. — Чтобы отнести записочку?

— Ну вот, выдумаете! В краску вгоняете человека.

— В детстве я это делала, — продолжала Ия. — Старшие девчонки постоянно меня эксплуатировали в качестве почтальона. Несешь прыщавому балбесу чьи-либо излияния в чувствах к сама вся преисполняешься чувствами величайшей ответственности, своей значительности. Так отнести письмецо? Ну, ладно, не буду. Может быть, приготовить кофе? Или вот что теперь у меня завелось. Смотрите! — Она подошла к ящику на ножках, откинула крышку. — Тут есть музыка. — Нажала белые кнопки. — Теперь можно танцевать. Видите, Генка даже пол исправил, покрыл этой блестящей дрянью. Приглашайте же меня!

Игралось что-то неторопливое, приятное. Феликс, не больно мастер танцевать, под эту музыку вполне успешно водил продолжавшую улыбаться Ию.

— А я вам не кажусь страннее? Точнее сказать, более странной, чем обычно? — спросила она.

— Вы для меня всегда загадка, всегда сфинкс.

— А вы знаете, Феликс, я влюбилась. Пойдемте сядем. Я вам кое-что расскажу. — Подобрав под себя свои длинные ноги на просевшем под нею диванчике, она продолжала: — Вам я оказалась ни к чему. Но не все же такие. Ну, ну, не протестуйте, я шучу, шучу. А всерьез… Всерьез — да, влюбилась. И знаете, в кого?

— Нет, конечно.

— В Булатова! — Она сказала и ждала реакции на свои слова.

— Что? — изумился Феликс. — В того, в писателя?

— Да. С ума схожу, понимаете. Места не могу найти. Мечусь. Я рада, что вы пришли. Чудовищная история. Я себе казалась такой рассудительной, такой разумной, такой обремененной опытом. И вот все кверху дном. Не сплю, не ем. Смешно даже! Хочу к нему, хочу быть с ним. Но как? Один разок мне удалось после того вечера в театре увязаться за ним на художественную выставку. А больше не знаю, что и придумать. Может быть, отнесете записочку? — Ия как-то неестественно засмеялась. — У него нет времени. Вы понимаете: времени нет! На все оно есть. На Дальний Восток таскаться, на Иссык-Куль, за границу, книги писать, выступать с речами — на это есть, есть, есть. А на живого человека его нет, нет.

Феликс видел, что Ия не шутит и все, что она говорит, правда. Он ее понимал. Она всей душой влюбилась в человека и мучается оттого, что он-то о ее чувствах не ведает.

— Вот видите, какие мы, женщины, несчастные, — сказала она почти серьезно. — Вам, мужчинам, проще: пошел и объяснился. А нам как? Жди и молчи, молчи и жди? А если так ничего и не дождешься?

— И нам не очень просто, Ия. Объясниться объяснишься, а в ответ ни чего хорошего не получишь. Тогда что?