В последний год жизни Булгаков еще раз столкнулся со Сталиным. Он написал Сталину письмо, ставшее последним, вступившись за своего друга, драматурга Николая Эрдмана. (Эрдману это тогда не помогло, но впоследствии он получил Сталинскую премию и прожил до 1970 года.) Булгаков тогда работал над пьесой «Батуми», заказанной ему к шестидесятилетию Сталина, которое приходилось на конец 1939 года. (Батуми – город-курорт в Грузии, где Сталин провел часть своей молодости.) Впоследствии выяснилось, что с датой рождения Сталина все не так просто – он менял ее как минимум однажды. Сейчас понятно, что шестьдесят лет ему, скорее всего, исполнилось в 1938-м. То есть Булгакова заставили писать пьесу, которой он писать не хотел, для празднования юбилея не в тот день и не в тот год. (Добро пожаловать в Советский Союз.)
Мне сложно понять, зачем Булгаков взялся за эту пьесу. Что это могло ему дать? Наверное, он чувствовал угрозу и просто не мог сказать «нет». Наверное, он был заинтригован и хотел испытать себя. Судя по его письмам и дневникам, имели место оба этих мотива. А может быть, он просто был готов на все, лишь бы выгадать немного времени и денег, чтобы иметь возможность продолжать тайную работу над «Мастером и Маргаритой».
Когда пьеса еще не была закончена, группу представителей МХАТа отправили в августе 1939 года в Батуми. По пути они получили известие о том, что Сталин против постановки пьесы. Булгакову должно было стать об этом известно вскоре после убийства Зинаиды Райх, жены драматурга Всеволода Мейерхольда. Райх, славившаяся своей красотой актриса, была убита в своей квартире, получив семнадцать ножевых ранений (в том числе в глаза) от двух нападавших, как считается, агентов НКВД (впоследствии КГБ). Самого Мейерхольда арестовали за 24 дня до этого. Во-первых, Булгаков и его жена были с ней хорошо знакомы. Во-вторых, это был знак: никто не находится в безопасности. За три года до этих событий Мейерхольд обрушился с критикой на Булгакова в театральном журнале. Мейерхольд точно не считался таким антисоветчиком, как Булгаков, и должен был быть лучше защищен.
Одно из самых печальных мест в переписке и дневниках Булгаковых – это запись Елены Сергеевны в стиле «возмущенного читателя из Танбридж-Уэллса»[143]: «Миша думает о письме наверх»[144]. Наверняка об очень сердитом письме! В этот момент семнадцать произведений Булгакова запрещены уже десять лет, он в долгах и самоуничижении, он сжег несколько рукописей и болен смертельной болезнью. Английскость жизни Булгаковых вызывает у меня восторг и одновременно сердечную боль. Они не хотят особенно жаловаться. Иногда они покупают красивую одежду, чтобы немного порадоваться. Они не забывают отмечать в своих дневниках, когда им удается поесть чего-нибудь довольно вкусного. Они «думают написать письмо Сталину» наверняка в очень резких выражениях (но на самом деле не пишут или не отправляют такие письма, по крайней мере в последние годы). Они спокойно и вежливо сдаются, не признаваясь себе в этом. Но все же как-то продолжают жить. Булгаков пишет свой роман, его свояченица, несмотря на свой скептицизм, продолжает его перепечатывать, хотя и думает, что это такая ерунда, что ей даже неловко. Они изо всех сил – из самых последних сил – пытаются сохранять чувство юмора.
Даже в последние месяцы своей жизни Булгакову удается заставить себя улыбнуться, когда в санатории его переводят на «комбинированную» диету. «Овощи во всех видах и фрукты. Собачья скука от того и другого… Ну, а мне настолько важно читать и писать, что я готов жевать такую дрянь, как морковь»[145]. Его зрение ухудшается и, как он отлично понимает, почки начинают отказывать. Но он продолжает шутить: «Как известно, есть один приличный вид смерти – от огнестрельного оружия, но такого у меня, к сожалению, не имеется»[146]. Он смеется всегда, даже когда жизнь совсем беспросветна. Пожалуй, особенно тогда, когда она совсем беспросветна.
Не знаю, осознавал ли это сам Булгаков, но именно чувство юмора держало его на плаву. Его взгляд на вещи кажется современным и свежим. (Вспоминается Вуди Аллен: «Я не боюсь смерти; я просто не хочу присутствовать, когда она случится».) Он был блестящим сатириком, который из-за цензуры не мог добраться до читателя при жизни. Ему выпало жить в период, который сам был такой злой шуткой, что пародировать его было почти невозможно. И все же он сумел донести до нас свои шутки – на страницах книги, где главный герой – Сатана. До самой смерти в Булгакове оставалось что-то от паяца, как замечает Ахматова в стихотворении, которое она посвятила ему после его смерти:
10. Как избегать лицемерия:
«Мертвые души» Николая Гоголя
(Или: «Не стоит покупать несуществующих крестьян в целях быстрого обогащения»)
Ты дай мне позабыть это, не знать этого, я тогда счастлив[147].
Когда тема с моей «русскостью» развалилась, я на время отдалилась от России. Помогло то, что в то время моя жизнь сильно изменилась. Теперь у меня было трое детей. Изредка я встречала людей, которые говорили мне: «О, вы говорите по-русски! Это прекрасно! А ваши дети тоже говорят по-русски?» И тогда я понимала, как долго лгала себе. Ты действительно «откуда-то», только если хочешь, чтобы твои дети говорили на языке этой страны. У меня никогда не было такого желания. «Было бы слишком претенциозно говорить с ними на языке, который для меня не родной», – отвечала я неубедительно, принимая обычный вопрос из светской беседы слишком близко к сердцу. «Как жаль! Это дало бы им такое преимущество», – оживленно говорил мой собеседник. И что же это за преимущество? Чтобы они смогли притворяться, что они тоже русские, а потом обнаружить, что это не так?
На четвертом десятке я все еще цеплялась за мысль о том, что у меня получится вместить «русское» в свою жизнь. Но эта идея становилась все более и более теоретической с каждым новым ребенком. Тем не менее я брала с собой детей в рабочие поездки в места, совершенно для них не подходящие: в Одессу, в Москву. Иногда я думала: «А мне это точно надо?» Помню, как меняла ребенку подгузник в арт-галерее в Москве в ожидании писательницы Людмилы Петрушевской, чтобы взять у нее интервью для одной газеты. Я была рада быть там и счастлива, что занимаюсь тем, чем хочу. Но меня не покидала одна мысль: «Хм-м. Было бы неплохо сейчас быть дома, в отпуске по уходу за ребенком». Конечно, если бы я была дома в декрете, то сидела бы перед телевизором, кормила ребенка и страдала, что я не в командировке в России. Я как будто бы была персонажем собственной версии «Трех сестер», только я была в Москве, а хотела быть не в Москве. Или, как сказал бы Иван Денисович у Солженицына: мы всегда думаем, что в чужих руках редька толще. Мне всегда казалось, что я нахожусь не в том месте, а редьку хочу вообще другого сорта.
Так или иначе, со временем мне пришлось смириться с тем, что у меня достаточно собственных, выращенных дома овощей, за которыми надо приглядывать. И моя редька – это не русская редька. Это английская редька. Дети стали для меня хорошим напоминанием об этом. У них – что крайне разумно – нет никакого желания учить русский, хотя иногда их забавляет, как я говорю по-русски. Да и с чего бы у них появилось такое желание? Они знают о своем происхождении и, зная, не особенно зацикливаются на нем. Я же придавала этому вопросу такое огромное значение, потому что находилась в неведении. Теперь, когда все стало известно, это перестало быть настолько захватывающим. Странно, но у меня не было всепоглощающего желания съездить в Лодзь, откуда родом мои предки. Более того, я все отчетливее осознавала – и смущалась от этого, – что я совершенно забыла о своих корнях по материнской линии, в Северной Ирландии, предпочтя им что-то более иностранное и чужое.
И, несмотря на это, так сложилось, что, не будучи русской, я приобрела эту замечательную связь с русским языком, потому что так долго изучала его и он все это время был так близок моему сердцу. Я почти чувствую, что эта связь прочнее той, что возникает при рождении. Русский язык не член моей семьи. Семью мы не выбираем. Скорее, это как близкая дружба длиною в жизнь. Говорят, иногда друзья могут быть лучше семьи. Потому что друзей мы выбираем. Этого друга я выбрала случайно и решила остаться с ним навсегда.
Тем не менее было что-то отталкивающее в том, что я сделала. Я позволила себе безмерно увлечься романтической идеей, была самовлюбленной и даже немного высокопарной. Я превратила себя в карикатуру из произведений Гоголя, в гротеск: англичанка из деревни, которая хочет думать, что она «интереснее», чем есть на самом деле. Когда я начала понимать это, меня утешало лишь то, что люди по сути глупы; мы все постоянно совершаем дурацкие поступки, и в этом не обязательно есть что-то непривлекательное, поэтому мы не всегда замечаем глупости в собственном поведении. Притягательность Чичикова, ужасного антигероя «Мертвых душ», который покупает несуществующих крепостных, чтобы казаться богатым помещиком, – в его отчаянной наглости, его беспардонности. Он идет по жизни как будто под счастливой звездой. Иногда нам нравятся нахальные и самодовольные люди, если они устраивают достаточно занимательный для нас цирк. Мне потребовалось бы немало наглости, чтобы делать вид, что я русская. К счастью, теперь все маски были сняты.
Гоголь предупреждает, что одно дело – дурачить других, а другое – дурачить себя. Мы часто притворяемся, что «честны» и «открыты», хотя на самом деле делаем что-то ради собственной выгоды. Я притворялась перед собой, что изучаю свои русские корни, чтобы докопаться до правды. Но это было связано с чем угодно, но не с правдой, – это было фантазией, которую я для себя придумала. Так же Чичиков утверждал, что «помогает» другим, покупая их «мертвые души». А в действительности он хотел лишь того, чтобы все считали его богатым и облеченным властью. Лицемерие – это ловушка, в которую легко попасть. Мы легко убеждаем себя в том, что совершаем правильные поступки, потому что нам не хочется замечать, что это удобные для нас поступки или поступки, которые повышают нашу самооценку.
«Мертвые души», безусловно, русское произведение, но это и самое английское из всех русских произведений. У него диккенсовский дух, а персонажи похожи на Уилкинса Микобера, Урию Хипа и мисс Хавишем. Таинственный незнакомец по фамилии Чичиков прибывает в город NN. Он наносит визиты помещикам, делая каждому из них одно и то же предложение: он хотел бы купить крепостных, которые умерли, но значились по ревизии как живые. Звучит как неплохая сделка. Продав «мертвых душ», помещики перестают платить за них подати. (Как сказала одна помещица: «Народ мертвый, а плати, как за живого».) А Чичиков становится «владельцем» большого количества крестьян, перевоплотившись таким образом в богатого дворянина. Что же здесь может быть не так? Не считая, конечно, того, что это фантомная сделка, состоящая в передаче имен умерших людей из собственности одного человека в собственность другого. По сути, эта сделка не имеет смысла. Но если она имеет такое огромное значение для Чичикова, и он готов ее совершить и внести предоплату?.. Ну что ж, почему бы и не пойти на это?
Жертвы Чичикова, конечно, поначалу настроены скептически. («Право, отец мой, никогда еще не случалось продавать мне покойников».) Они, с одной стороны, сомневаются, не слишком ли это предложение хорошее, чтобы быть правдой, а с другой стороны, размышляют, не найдут ли они где-то сделки повыгоднее, если этот человек готов платить так много за столь малое. Но как помещица, которая не ведет никаких списков мертвых крестьян, но знает их наизусть (и то по прозвищам: Неуважай-Корыто, Коровий кирпич и мое любимое Колесо Иван), все они в конце концов поддаются на уговоры Чичикова.
Название «Мертвые души» звучало резко и загадочно. Гоголь также настаивал на том, что произведение является поэмой. Он добавил это слово в качестве подзаголовка как будто бы с тем, чтобы подчеркнуть, что это не роман, а нечто большее. Или, может быть, это был иронический или сатирический прием. По этому поводу ученые спорят. Естественно, это не поэма в обычном смысле этого слова. Это, безусловно, роман, и, более того, довольно конвенционально выстроенный по эпизодам. Нам предлагается воспринимать его как «Одиссею» Гомера или «Божественную комедию» Данте.
Одна из тем «Божественной комедии» в том, что мы должны принимать последствия своего нравственного выбора. Гоголь точно хотел повторить это назидание здесь: нравственные качества Чичикова сомнительны. Чтобы выжить, он дурачит других людей. В первом томе ему не воздается по заслугам (хотя его жульничество и обман раскрываются). Считается, что в следующих двух томах Гоголь планировал тем или иным образом наказать Чичикова и отправить его в ад. Аналогично основная мысль «Одиссеи» Гомера состоит в том, как важно сохранять верность семье. У Чичикова нет семьи и привязанностей. Он одинокий и жалкий персонаж, везде чужой.
ebooksa