— Знает… он паспорт мой взял.
— Паспорт взял? — Пантелеймон Михайлович опять застонал. — Ы-ы-ы… — И снова вскипел вдруг: — Хватит! Сейчас же выметайся из моего дома, чтоб ноги твоей больше не было тут… Слышишь, ублюдок?
Кызродев не мог больше сдерживать гнев. Он орал, плевался, топал ногами, вконец перепугав Павлу Васильевну. Жена, превозмогая свой извечный страх перед мужем, подошла к нему:
— Паня, успокойся… надо по-хорошему все обдумать… Так-то вы ведь и убьете друг друга! Паня, Валера…
— Замолчи! Сейчас я его… Ты на меня с молотком, подонок? А если я найду что повернее… Мне теперь терять нечего… разом — его и себя…
У Павлы Васильевны нервно стучали зубы, но она повисла на руке мужа всем своим телом.
— Не дам, не пущу!.. Что же ты делаешь, Паня?
Валерий впервые видел это: чтобы мать, бессловесное существо, смела так перечить мужу, и в его душе зашевелилось неведомое доселе чувство к матери — жалость, что ли? Он сказал отцу твердо:
— Если ударишь мать, дерану вот этим молотком! Так и знай… — И по его глазам Кызродев понял, что тот и вправду сделает это.
Когда наконец все чуть-чуть улеглось, а скорее, выдохся пыл, Валерий заявил глухо:
— Ладно, из дому я уйду. Но, думаете, вам от этого будет легче? Ну, посадят меня. А люди начнут пальцами тыкать: вот, мол, считалось, что порядочная семья. Отец, скажут, шишка, а единственного сына скаредностью своей толкнул на грабеж — копейки отнимать у прохожих…
— Лжешь! — крикнул Пантелеймон Михайлович. — Когда я для тебя чего жалел?
— А людям это до лампочки. Они будут думать так, как им по душе, как им больше нравится, — гнул свое Валерий.
— Что же делать?.. — лепетала мать.
— Что же делать?.. Что же делать… — Пантелеймон Михайлович беспомощно рухнул на стул всем своим грузным телом.
Валерий отбросил молоток, подошел к отцу, упал на колени — немного картинно, но понимая, что так надо:
— Батя, выручи! — Он неподдельно и горько заплакал. — Ведь засудят на срок. А в тюрьме, сам знаешь, не исправлюсь, а совсем задичаю — уголовщина научит… Пап, сходи к той девице, поговори с нею, уладь добром.
— Сходи, Паня! — плакала навзрыд и жена.
У Пантелеймона Михайловича тоже взмокли глаза. И чтобы этого не заметили раньше времени, он рывком встал, отшвырнул стул, вышел из комнаты.
Обессиленный, бросился на кровать, но заснуть не мог. Только дышал тяжело.
ebooksa