— Значит, всем доволен — и ничего больше тебе не надо? Ведь однообразная это работа — сборка моторов, я знаю. Изо дня в день — одно и то же. А ведь даже на самых совершенных конвейерах люди в конце концов тупеют, выматываются от этого однообразия — больше двух-трех лет не выдержишь, — и их даже готовят к другим профессиям… Разве не так?
— Во-первых, у нас не конвейер, монотонности в работе нет: переходишь с операции на операцию, с узла на узел… Но дело даже не в этом. Мы понимаем, что очень скоро нас действительно заменят на этих операциях — и не другие люди, а роботы! — Ким оглядел сидящих за столом, определяя по взглядам, понимают ли его, верят ли его словам. — Да-да, это уже не научная фантастика, и даже не технические мечты, а просто реальная необходимость производства… Значит, скоро моей рабочей специальностью будет командование целой бригадой роботов, наладка их, расчет взаимодействия… Какой же технической грамотностью должен я обладать, чтобы выполнять эту рабочую функцию! Значит, придется учиться. Закончу вечернюю школу — поступлю в институт — на вечернее отделение…
— Не велики ли нагрузки? — спросил, усмехнувшись, Рудольф. — Ведь когда-то нужно и для себя пожить…
— Если попусту не разбазаривать время, можно успеть все, я уверен! На какой бы ты ни был работе — хоть на заводе, хоть в редакции… В сутках-то двадцать четыре часа. На работе из них — всего восемь. Да еще два выходных!.. Стало быть, я, рабочий, могу, как и все другие, пойти в библиотеку, прочесть любую книгу… Могу пойти в театр на любой спектакль, на выставку, в кино… А во время отпуска побывать где хочу — хоть у Черного моря, хоть на Памире… В прошлом году я ездил туристом в Чехословакию. А в будущем, вот подкоплю деньжат — и махну вокруг Европы… А что? — Ким победно улыбнулся.
— Погоди, погоди, — поднял палец Максим. — Все это очень увлекательно и вполне достоверно… Однако в твоих пылких рассуждениях я уловил, Ким, один определенный сбой… Итак, ты собираешься поступать в институт?
— Да, в индустриальный.
— Ну, хорошо, а с какими видами на будущее? Значит, все-таки убегаешь от рабочей профессии, хочешь стать инженером? Директором завода? А может, потом и министром?
— Директор завода и министр — не профессии, а должности, — заметил Гена.
— Я поступлю в институт, прежде всего, затем, чтобы изучить высшую математику, — сказал Ким. — Чтобы самому уметь выполнять все расчеты… Дело вовсе не в том, что я поднимусь до инженера, а в том, что сама рабочая профессия поднимется до уровня инженерной. И никуда от этого не деться: научно-техническая революция…
Максим долгим взглядом посмотрел на Кима, на Гену, произнес потеплевшим голосом:
— А знаете, ребята, мне захотелось поднять эту рюмку за вас… Мастеровитые и крепкие вы люди, в то же время тонко чувствующие жизнь… Да-да, черт возьми, вы ее прекрасно и верно чувствуете! А это, может быть, ценнее всего в человеке… Не скрою, ведь у меня бывали и другие встречи, из которых я не вынес такого же впечатления. Знавал я и таких рабочих, которые ничего не видят и не желают видеть, кроме своей выгоды… За примерами недалеко ходить: два моих соседа… один работает на стройке, и каждый день тащит оттуда что под руку подвернется! И метлахскую плитку, и белила, и краны-смесители. Причем не только, как говорится, для дома, для семьи, а и на сторону продает. Хамовитый, грубый… Да и как ему быть другим, если он за всю свою жизнь ни одной книги до конца не прочитал, а ребятишкам своим ни одной книжки не купил. А другой сосед — эдакий благообразненький, вежливый, тихоня, а когда в лес отправляется на охоту — там зверь зверем. Весной опустошит токовище — даже на развод не оставит. Лосиху кормящую прикончит, не раздумывая… Для меня такие люди омерзительны, хотя здесь и не так уж важно, кто ворует и занимается браконьерством — простой рабочий или дипломированный инженер. Хищники, потребители, нравственные уроды…
Максим, так и не договорив обещанного заздравного тоста, выпил рюмку залпом и до дна.
Светлану, по-видимому, насторожило это:
— Макс, ты знаешь, что таким способом тревоги не развеешь. Да и никогда еще лишняя рюмка не прибавляла тебе веселья…
Пухленькая Катя вскочила с места, тоже запротестовала:
— Да этому диспуту конца не будет, если вас не уймешь… Праздник-то все-таки наш! Хоть бы кто танцевать пригласил. А они заладили — знай спорят…
— Верно, Катюша! — поддержала ее Света, но сама не ударилась в пляс, а наоборот — села к пианино, откинула крышку, пальцы ее разбежались по клавиатуре и собрались вновь, уже нащупав бойкий ритм.
Шел еще один, непримиримый, спор: между зимой и весной. Временами они, разъярившись, бросали друг против друга все свои потаенные силы — и тогда земля терялась из виду, все вокруг полнилось завыванием и гулом, ветер старался смести крыши с домов, расщеплял, скрежеща, ветви старых тополей, гудел сиреной в проводах, опутавших улицы. Валил сплошняк снегопада, вьюга завивала его смерчами, — но вдруг откуда ни возьмись проглядывало солнце, гнало, теснило тучи, вьюга захлебывалась, и снежинки начинали посверкивать в воздухе, как вылетевшие до срока бабочки.
Зима, подтянув резервы, снова заставляла весну уйти в оборону: два дня кряду сыпал снег, и поверх грязного наста опять легла чистая белая пелена.
Но однажды утром внезапно пошли в наступление главные силы весны: южный теплый ветер и горячее солнце. Город утонул в ослепительной синеве. Со звоном рушились с крыш тяжелые, будто чугунные, сосульки. А к полудню под ногами захлюпало, разбежались, заговорили ручьи.
ebooksa