Управление полевого контроля пригрело целые табуны провокаторов, доносителей, сыщиков, жандармов, палачей; они стекались сюда, как кровавая грязь в клоаку. Колчак не обращал внимания на деятельность полевого контроля. На жалобы военного министра о произволе охранки адмирал отвечал: «В охранной деятельности надо, чтобы чистые головы руководили грязными руками и сдерживали их преступную похоть. У меня же чистых голов не осталось».
Женщин, вино, карты Широкий предпочитал служебным делам, на чужое добро смотрел, словно на военный трофей. Жен-
581
щин, особенно хорошеньких, тоже расценивал как награду за военные подвиги. Возможность разгульно жить и звучно шуметь на пирушках вскружила голову Виктору Николаевичу; он зарвался. После одного очень скверного происшествия адмирал приказал отдать полковника под военно-полевой суд. Спасли Широкого друзья-покровители, уговорившие верховного правителя ограничиться почетной ссылкой в Охотск.
Адмирал^ назначил полковника начальником Охотского уез-дз богатейшего, пустынного, необозримого. С сотней уссурийских казаков и адъютантом гвардейским поручиком Боренькой Соловьевым полковник Широкий прибыл в Охотск, стал безраздельным его властелином и уверовал в незыблемость власти верховного правителя России и в то, что сам надежно обосновался на краю океана. * ■
В кабинете стояла пустынная тишина, в окне, за церковными куполами, виднелись сопки, больше похожие на оранжевые облака. Наступил тот ломкий, прозрачный период осени, когда светится все, даже грязные лужи, старые пни, лишайники.
Виктор Николаевич любил этот ранний период осени, хотя испытывал непонятную грусть: глядя на сопки, он представил расстояние от Охотска до Петрограда, и стало знобко от бес-крайности таежных троп. Тогда он открыл шкаф — под пышной грудой мехов прятались кожаные мешочки с золотым песком. Он пересчитал их: все те же девять мешков и в каждом по десять фунтов. Виктор Николаевич запер шкаф, посмотрел на себя в трюмо.
Длинное, с пятнышками рыжих усов, пресыщенное удовольствиями и утоленными страстями лицо не понравилось полковнику. Он не узнавал себя в этом скучном, придавленном какой-то незримой тяжестью зеркальном отображении.
В кабинет вошел Боренька Соловьев.
— В Булгине, что за Кухтуем, тунгусы на ярмарку съехались. Пушнины навезли — страсть! Отборная все пушнина—• голубой песец, серебристая лиса,—сказал он.
— И что же из этого следует?
А вот что! По закону военного времени всю пушнину надо конфисковать для правительственных нужд. Убьем сразу двух зайцев: и дорогие меха приобретем, и спекулянтов накажем.
— Недурно — двух зайцев сразу...
•— Я возьму казаков — и в Булгино.
— Только не кнутобойничать у меня!
— За кого вы меня принимаете, господин полковник? Я, столбовой дворянин, стану марать руки?
Виктор Николаевич проводил Бореньку настороженным взглядом: он побаивался своего адъютанта, знал, что Бореньке Соловьеву покровительствовала царица. Сам Боренька про это рассказывал мало, предпочитал многозначительное молчание и
лишь под настроение говорил кое-что, и тогда Виктор Николаевич слушал, притаив дыхание.
Боренька Соловьев — петербургский аристократ, гвардейский поручик —начал свою придворную карьеру с женитьбы на Матрене Распутиной, дочери всесильного старца, но так счастливо начавшаяся карьера оборвалась в феврале семнадцатого года.
Временное правительство отправило императора с императрицей в Тобольск; Боренька Соловьев отослал свою жену в сельцо Покровское, что неподалеку от Тобольска, а сам укрылся в доме Вырубовой, царицыной фреилины.
ebooksa