В последние годы перед войной все приобретенные сексуальные свободы в Германии были быстро упразднены, и на замену им пришли евгенические и откровенно геноцидальные законы, которые дали государству небывалый контроль над тем, каким сексом люди занимаются и какие дети у них рождаются. Двадцать шестого мая 1933 года, через тринадцать дней после того, как Кристофер с Хайнцом сели на поезд до Праги, в уголовный кодекс вернулись параграфы 219 и 220, запрещавшие любое просвещение касательно абортов. Четырнадцатого июля 1933 года с законом о предотвращении рождения потомства с наследственными заболеваниями была введена обязательная стерилизация населения, страдающего болезнями, предположительно передающимися по наследству, в том числе эпилепсией, шизофренией и глухотой. К концу войны принудительной стерилизации подверглись четыреста тысяч людей. Тогда же был существенно ограничен доступ к контрацептивам и абортам; исключение составляли расовые и евгенические показания. Двадцать девятого июня 1935 года был значительно расширен параграф 175 (увы, полностью его отменили только в 1994 году). Двадцать шестого октября 1936 года Гиммлер основал Бюро по борьбе с гомосексуальностью и абортами. Четвертого апреля 1938 года вышла директива гестапо, по которой мужчин, осужденных за гомосексуальность, следовало отправлять в концентрационные лагеря.
После того как в сентябре 1939 года началась война, запреты ужесточились. В 1941 году полицейское постановление ограничило «импорт, производство и продажу любых материалов и инструментов, используемых для предотвращения или прерывания беременности»[96], за исключением презервативов, необходимых для сдерживания распространения венерических болезней в армии. В 1943 году была введена смертная казнь за аборт в случае, «если нарушитель данными деяниями неоднократно ставил под угрозу выживание германского народа»[97], хотя тайные директивы разрешали делать аборты проституткам, неарийцам и женщинам, забеременевшим от иностранцев. Позже в том же году принудительным абортам стали подвергаться заключенные в трудовых лагерях, носящие в себе «недостойный»[98] плод.
Фуко может сколько угодно насмехаться над борцами за сексуальные реформы за их веру в то, что отсутствие сексуальных ограничений автоматически ознаменует начало эры свободы. Однако, к сожалению, верно и обратное утверждение. Сексуальная свобода опасна и непокорна. Не случайно авторитарные режимы и тогда, и сейчас набрасываются на гомосексуальность и аборты, пытаясь заключить каждый гендер в строго заданные рамки и заставить выполнять репродуктивные обязанности, и не случайно подобные запреты предшествуют более бесчеловечным актам – чисткам и геноциду.
Грядущие ужасы во многом предвосхитила судьба самого Института. Утром 6 мая 1933 года к дому на Ин-ден-Цельтен под несуразное сопровождение духового оркестра подъехали грузовики. Эрвин Хансен подбежал к окну и увидел группу налетчиков из примерно ста студентов-нацистов, набранных из Института физической культуры. Он крикнул им, что откроет дверь, но они вместо этого ее выбили и хлынули внутрь; табличка на латыни над их головами гласила: «Священный для любви и для печали».
Сохранилась фотография, сделанная тем утром; на ней налетчики идут строем перед зданием Института, все в одинаковых аккуратных униформах из белых рубашек и брюк-кюлотов. Вот они: правильные, вышколенные тела, готовые вершить правосудие над дегенератами и извращенцами; в репортаже нацистской газеты события того дня назвали дезинфекцией «отравленного заведения»[99] Хиршфельда. Внутри здания налетчики бесновались как могли: выливали чернила на рукописи и играли в футбол фотографиями трансвеститов, однажды так впечатливших Маргарет Сэнгер своей осанкой и благородством. Во второй половине дня сюда прибыли штурмовики и тщательно проинспектировали библиотеку. Они погрузили в грузовики десять тысяч книг вместе с бронзовым бюстом Хиршфельда, выполненным на его шестидесятилетие.
Четыре дня спустя после заката солнца тысячи людей собрались на площади Опернплатц между Берлинской государственной оперой и библиотекой Берлинского университета для первого и самого известного публичного сожжения книг. Тем вечером горело тридцать четыре костра – в каждом из университетских городов Германии, но в Берлине был самый большой. Друг на друга водрузили и подожгли паллеты, набитые невероятной коллекцией книг Хиршфельда о сексуальности, томами о трансвеститах и людях неопределенного гендера, журналами о сексологии, контрацепции и свободном выражении любви.
На кадрах, снятых студией «Пате», мы видим силуэты студентов с флагами на фоне костров, марширующих под аккомпанемент еще одного духового оркестра. Под одобрительные возгласы студенты и штурмовики передают книги по цепочкам рук и швыряют их охапками в пламя, но когда камера переходит на лица в толпе позади них, они кажутся напряженными и застывшими. Заговорил Геббельс. Ишервуд, который был там, крикнул было: «Позор!» – но очень тихо. Как и все, он боялся. Бюст Хиршфельда насадили на кол и вынесли на показ толпе. Когда через несколько дней Хиршфельд увидел репортаж в парижском кинотеатре, он заплакал навзрыд.
Евгеника видит человеческую расу как библиотеку, часть которой необходимо вывести из оборота. Мужчины в блестящих сапогах бегают туда-обратно. В воздухе кружится пепел и обрывки жженой бумаги. В костер кидают больше, больше книг, книг Фрейда, Райха и Хэвлока Эллиса – опасных, дегенеративных книг, книг, посмевших толковать язык телесных наслаждений.
4. Под ударом
Тринадцатого марта 1973 года молодая женщина была найдена мертвой в своей комнате в общежитии Университета Айовы в Айова-Сити. Ее били по лицу и груди, потом изнасиловали и задушили. Девушку звали Сара Энн Оттенс, и ей было двадцать лет. Стояло время весенних каникул, и почти все женщины из общежития разъехались. Тело Оттенс обнаружила незадолго до полуночи единственная студентка, жившая кроме нее на этаже, когда вернулась после свидания из кино.
Это было жуткое зрелище. Шея у Оттенс неестественно раздулась. Она лежала под простыней, раздетая ниже пояса, с вымытым лицом и волосами. Рядом с ней валялась окровавленная метла, а раковина была наполнена водой с кровью. В последующие лихорадочные дни стали расползаться слухи. Оттенс изнасиловали. Оттенс изнасиловали анально и вагинально, когда она уже умерла, той самой метлой, которой ее задушили. «Ей нанесли увечья при помощи предмета, – подтвердила газета „Дэйли Айован“ во время суда. – Рядом с ней была найдена метла со следами фекалий на рукояти, по всей видимости использованная для этих целей»[100]. Эта история, и особенно последняя чудовищная деталь, долго не выходила у людей из головы. Арестовали подозреваемого только в мае, и два месяца женщины жили в постоянном страхе нового нападения.
Это убийство случилось в тот момент, когда отношение к гендеру и сексуальной свободе вновь претерпевало стремительные изменения. Оттенс убили менее чем через два месяца после решения Верховного суда по делу Роу против Уэйда, узаконившего право женщины на аборт. Право на аборт неизменно было частью борьбы за сексуальное освобождение, которую Райх и его коллеги вели в 1920-х годах. Однако новое движение за права женщин, в то время набирающее силу по всему миру, имело немного иную повестку. Оно было сосредоточено скорее не на свободе
Движение за права женщин в 1970-е годы боролось за освобождение от физического и сексуального насилия, структурного сексизма, неравноправия, бытового произвола, жестокого обращения, нежеланных беременностей – всего этого комплекса страданий, сопутствующего жизни в женском теле. От убийств, разумеется, тоже – когда твое голое, изувеченное тело обнаруживает незнакомый человек. Страх этот не был абстрактным. Он основывался на том, что происходило с реальными людьми: знакомыми женщинами, женщинами, о которых ты слышала или читала в газете, и это сказывалось непосредственно на твоем личном физическом опыте жизни в мире: какую одежду надеть, какой дорогой пойти, какие слова сказать и каким голосом.
Движение за права женщин ворвалось в мейнстрим в 1970 году с публикацией книги Кейт Миллет «Политика пола», революционного исследования половой динамики в литературе и психоанализе. Миллет скрупулезно разоблачает суперструктуру патриархата, которая выходит за пределы экономики и права и пропитывает даже самые отдаленные области культуры, пронизывая и подчиняя домашнюю и эротическую жизнь. Миллет указывает на свидетельства повсеместной мизогинии в романах Эрнеста Хемингуэя, Генри Миллера и Нормана Мейлера, настолько естественной, что она воспринимается как часть реальности.
Одним из немногих мужчин, к которым Миллет не имела претензий, был Райх. Наряду с многими представительницами нового поколения феминисток она опиралась на его труды как на источник, и не только для названия книги, но и для анализа патриархальной семьи. Она приводила цитату из его едкого критического исследования «Психология масс и фашизм»: «Авторитарное государство имеет представителя в каждой семье – отца; в этом смысле он самый важный инструмент для государства»[101]. Обзор ее книги, занявший целую страницу в «Нью-Йорк таймс», пророчил, что «Политика пола» станет «за неимением более изящного термина, Библией движения за права женщин»[102], что в итоге и произошло. Ее экземпляр стоял на полке в доме моей матери все 1980-е, подпирая армаду зеленых книжек в мягких обложках издательства «Вираго» – еще одного наследия бурной второй волны феминизма.
В 1970-е случился всплеск демонстраций. В марте сотня женщин оккупировали кабинет главного редактора журнала «Ледиз Хоум Джорнал», где, растянувшись на его столе и раскурив его дорогие сигары, потребовали издать «равноправный» выпуск. В августе пятьдесят тысяч женщин вышли в час пик на марш на Пятую авеню в рамках женской забастовки за равенство. Двадцатого ноября активисты забросали бомбами-вонючками и тухлыми помидорами сцену во время конкурса «Мисс мира» в Лондоне. Ведущему Бобу Хоупу пришлось ретироваться («Сорвать такое прекрасное мероприятие может прийти в голову только под наркотиками»[103], – объявил он, вернувшись к микрофону).
В январе 1971 года радикальные феминистки организовали первую конференцию жертв изнасилования в епископальной церкви Святого Клемента на Манхэттене, нарушив молчание вокруг сексуального насилия. В марте в заснеженном Лондоне на первую демонстрацию собралось движение за права женщин: активистки маршировали под распятым манекеном женщины с привязанными к раскинутым рукам фартуком, парой шелковых чулок и авоськой. Голоса скандировали: «Биология не решает судьбу!» Довольно быть только телом, расходным материалом. Той осенью в Лондоне открылось первое в мире убежище для жертв домашнего насилия.
Из вышесказанного видно, что убийство Оттенс произошло в тот момент, когда отчаяние перерастало в ярость, а ярость перерастала в действие. После ее смерти студентки Университета Айовы организовали первую в стране горячую линию для переживших изнасилование («Программа по защите жертв сексуального насилия»). Той весной волонтеры начали круглосуточное дежурство с бессонными ночами на раскладушке, отвечая на звонки по телефону доверия – единственному городскому телефону в Женском центре, открытом двумя годами ранее организацией «Фронт женского освобождения». Ничто не имело официального статуса. Всё делалось своими руками, пробно, кустарно, спонтанно, импровизированно. Люди хотели перемен, но как их добиться? Как выразить свою боль, свой страх, свое нежелание принять устройство общества, готового обеспечить все условия для твоей гибели?
Одной из студенток, учившихся в Университете Айовы той весной, была Ана Мендьета, двадцатичетырехлетняя кубино-американская художница. По фотографиям кажется, что от нее исходит невероятная энергия. Она всегда как будто пытается улизнуть и скорее вернуться к работе, крошечная взлохмаченная красивая бунтарка в водолазке и расклешенных джинсах и с кроткой улыбкой на лице. В возрасте двенадцати лет ее и еще четырнадцать тысяч детей вывезли с Кубы в Америку в рамках операции «Питер Пэн». Операцию инициировало Католическое бюро и Госдеп США в ответ на всеобщую панику по поводу победы режима Кастро (родители надеялись приехать за ней следом, но ее отца арестовали и посадили в тюрьму за поддержку неудавшейся американской высадки в бухте Кочинос). Безрадостные годы отрочества она провела в суровых католических приютах и приемных семьях, прежде чем поступила в университет и стала изучать искусство.
ebooksa