Что-то в его глазах проскользнуло. Не меняя лица, обронил:
— Нет… если выполнишь одно порученьице. Маленькое, незаметное. Стоит двух лет свободы. Это здесь. И братва тебе ещё и на зубы скинется, если на воле поможешь.
Сердце затрепыхалось. Старый чёрт, уже поймал на удочку. Если начинаешь что-то чувствовать — зацепиться за эмоции легко.
И ты уже дичь, улов, добыча…
— Выполнишь сегодня ночью, завтра за забор выйдёшь. И уверяю тебя, ни один вертухай [28] стрелять не станет. Бумажка у тебя козырная будет. Об освобождении. Досрочном. — Он цедил каждое слово, говоря медленно, давая попробовать ощущение вкуса свободы.
Я молча кивнул. Он придвинул стул, обронил:
— К нам сегодня по этапу террориста подвезут. Осуждён на пожизненное, но связей столько, что через два года выйдёт… Ты как к террористам относишься?
Я тяжело выдохнул. Понятно, Немец хочет «мокрое» дело под конец впихать, чтобы помнил зону, чтобы каждую ночь снился тот, кого придётся взять под суд… Другой суд. Настоящий. Те, кто думают, что маньякам, насильникам и прочей накипи живётся на зоне как всем, ошибаются. Их режут при первом удобном случае, если начальство тюрьмы не берёт под свою опеку. А те тоже люди, понимают кто человек, а кто животное. В этом вопросе внешняя и внутренняя политика зоны схожа.
— Вам-то какой резон до шахидов, Игорь Данилович?
Лицо пахана посуровело. Словно постарел на десяток лет. Наконец, слова вылетели с уст, как плевок:
— Тридцать семь.
Я сразу не понял.
— Что тридцать семь?
— Тридцать семь убитых. Пятнадцать из них — дети. Его сообщников изрешетили, а этого отмазать хотят.
— Дети — это святое, — вздохнул я.
Немец поймал взгляд, уловим брешь.
— Игорь, ты же когда на свободу выйдёшь, ты заведёшь семью, детей? А вот представь, что вся твоя семья одной бомбой на небеса. Ты здесь, а они уже за чертой. Ты…
— Я согласен.
— Гх-м, повтори. — Не сразу поверил смотрящий.
— Я согласен. И даже не за свободу. За… справедливость.
ebooksa