Цена слова

Но хватки этого каждого не суждено задержать мстителя. Руки бессильно соскальзывают с мокрого плаща. Мокрого? Да, идёт дождь. Ливень. Стеной.

На миг теряю Колчикова в толпе, он расплывается серыми пятнами в сгущающихся сумерках, а мой почти собачий нюх сбит стихией, что пошла совсем не вовремя.

Чем темнее, тем зрение более бесполезно, чем громче стучит об асфальт дождь, тем больше притупляется слух, я почти теряю его, ускоряя шаги. Лишь некое шестое чувство, интуиция ведёт сквозь толпу, швыряет меня, то влево, то вправо, не давая сбиться со следа.

Пугаюсь снова потерять его, но упрямо бегу дальше, веря, что когда-нибудь снова увижу толстую улепётывающую фигуру ненавистного мне человека.

Теряя, снова нахожу, нахожу и снова теряю. Этот замкнутый круг подтачивает силы и выматывает, выпивает до дна. Я устал! Устал от долгой гонки физически и душевно. Что-то внутри подсказывает, что должен догнать и свершить настоящее правосудие, но огонь в груди уже не пылает, и чаще терзают вопросы: «Правильно ли?», «Можешь ли?», «Необходимо ли?».

Я сомневаюсь. Сомневаюсь во всём. Кажется, что то, что случилось, было предписано, предначертано свыше. И каждый момент сомнения неотвратимо отдаляет от Колчикова.

Могу ли я сражаться с Провидением? Пока все мои попытки противостоять некой ведомой силе привели меня только в тот мир, где луна и небо видеться исключительно в клетчатом варианте. Не считая коротких прогулок, от которых выть хочется, вдыхая свежего, свободного воздуха, что может быть везде.

Да, я в тюрьме, и часто осознаю это, находясь даже во сне. Осознаю, как бессильно сжимаются скулы при виде слабеющих рук, что не могут дотянуться до Колчикова и задушить, как тот «задушил» многие жизни.

Волен ли убивать, мстя?

Этот вопрос терзает даже во сне. Наяву могу себя убедить, что хочу его смерти всем существом, но во сне сознание отключается, и вижу свои мысли, в образах, в действиях ли, насквозь. Они прозрачны, как стекло.

После встречи с Ростиславой, огонь мщения в груди погас, как костёр ведром воды залили. Я не хочу больше смертей, любых. Время в одиночках с ангелом заставляло думать о многом. И пусть забывал про время, отключая себя от мысли, что «завтра будет лучше», всё равно выкидывало во «вчера было ещё лучше».

Прошлое виделось исключительно в светлых оттенках, какое бы оно не было, а завтра растянулось в семилетний срок.

Заставил себя не думать о времени, отмечая каждый день до свободы. Рассерженное самолюбие упорно ставило одни и те же вопросы и ответы, которые мог позволить себе лишь во сне.

Я не хотел мщения, хотел лишь быть с ней. Возможно, Колчиков успокоиться за семь лет и я смогу начать жизнь по новой. Двадцать три года — лишь начало жизни, к тому же Седой говорил, что возможно досрочное.

Господи, да в это время люди только начинают жить. И я выйду на свободу, начав жить так, чтобы не было стыдно за любой прожитый день.

Но что, если Колчиков не оставит в покое?

Вновь бег! Серая толпа раздвинулась, сил прибавилось. Я побежал по мигом опустевшей улице к улепетывающей округлой фигурке, которая обладала такой спортивной формой во времена ещё, наверное, до моего рождения.

— Стой, сука!

Он взвизгнул, ускорился, а у меня в руках образовались два пистолета с лазерным прицелом. Дождь и мрак куда-то подевались. Всё облачилось в серое, но света стало больше, пусть и не видно солнца. Мне без разницы, какое во сне может быть освещение, главное, что пальцы снова на курках и затылок ублюдка на мушке.

Две пули покинули дуло медленно, как сонные черепахи. Я, нахмурившись, смотрел, как они летят то ли сквозь силовое поле, то ли желе.