– Фиг знает. Лунтов. Я только туда билеты достал.
– Лунтов! О, восхитительно!
Я ж говорил вам, она рехнется просто, когда узнает, что на Лунтов.
В моторе по пути в театр мы немного поваляли дурака. Она сначала не хотела, потому что у нее помада и всяко-разно, но я обходительный был, как не знаю кто, и у нее другого выхода не оставалось. Дважды, когда мотор, на фиг, резко тормозил, я чуть с сиденья, на хер, не падал. Эти таксёры, на хер, никогда не смотрят, куда едут, – чесслово, не смотрят. А потом – это чтоб вы поняли, как я долбанулся, – вышли мы из такого тесного клинча, и я ей сказал, что люблю ее и всяко-разно. Враки, само собой, но фигня в том, что, когда говорил, я говорил это по-
– Ох, дорогуша, я тебя тоже люблю, – говорит она. И тут же, не переведя, на фиг, дух: – Только дай мне слово, что волосы отрастишь. Ежики уже немодно смотрятся. А у тебя такие отменные волосы.
Отменные, хрена лысого.
Спектакль был ничего так себе, видал я и похуже. Хотя хероватенький все-таки. Про где-то пятьсот тыщ лет из жизни одной такой пары. Начинается, когда они молодые и всяко-разно, и девкины предки не хотят, чтоб она за пацана выходила, только она за него все равно выходит. А потом они все старше и старше. Муж идет на войну, а у жены есть этот брат, который забулдыга. Ну чего тут интересного? В смысле, наплевать мне, когда кто-то там у них в семье помирает или как-то. Все равно актеры, чего с них взять. Муж и жена – вполне нормальная, кстати, парочка, сильно остроумные и всяко-разно, только все равно не сильно интересно. Во-первых, всю пьесу они пили чай или еще какую-то, на фиг, хрень. Как увидишь их, так какой-нибудь дворецкий обязательно сует им под нос чай, или жена кому-нибудь наливает. И все постоянно
После первого действия мы с другими туполомами вышли курнуть. Кипиш неслабый. За всю жизнь столько фуфла не увидишь – все курят так, что дым из ушей, и трындят про пьесу так, чтоб всем было слышно и все понимали, какой ты весь из себя тонкий. Возле нас какой-то бажбан стоял, киноактер, сигу курил. Не знаю, как его зовут, но в кино про войну он вечно играет того парня, который ссыт прямо перед тем, как лезть из окопа в атаку. Он стоял с какой-то потрясной блондинкой, и они изо всех сил старались выглядеть такими искушенными и всяко-разно, будто он не в курсе, что на него люди пялятся. Скромный такой, как я не знаю что. Зашибись не встань. Сэлли же эта много не болтала, только ахала все насчет Лунтов, потому что ей было некогда – она все глазела по сторонам и вроде как выламывалась. Потом вдруг увидела какого-то знакомого туполома на другой стороне вестибюля. Какого-то типуса в таком темно-сером фланелевом костюме и жилетке в клеточку. Плющовая Лига, аж куда деваться. Трехнуться можно. Он стоял под стеночкой, укуривался до смерти, и видно было, что его все достало, как я не знаю что. Эта Сэлли и завела:
– Я этого мальчика откуда-то
– Ну раз ты его знаешь, так подойди и засоси. Ему понравится.
Когда я так сказал, она разозлилась. Только туполом наконец ее заметил и подошел, и поздоровался. Видали б вы, как они здороваются. Можно подумать, что они двадцать лет не виделись. И в одной ванне мылись или как-то, когда совсем карапузами были. С понтом, старые корефаны. Тошнотина. А самая умора в том, что, наверно, виделись-то они всего где-то
К тому времени, как мы в мотор сели, я эту Сэлли уже даже как бы возненавидел – еще бы, слушать такого фуфлыжника эндоверского часов десять. Я уже вполне намылился отвезти ее домой и всяко-разно – по-честному, – только она говорит:
– У меня восхитительная мысль! – У нее всегда восхитительные мысли. – Слушай, – говорит, – а тебе домой к ужину когда надо? То есть ты как-то ужасно спешишь или нет? Тебе домой надо во сколько-то быть?
– Мне? Нет. Ни во сколько особенного не надо. – Правдивей некуда, ух. – А чего?
– Поехали кататься на коньках в Радио-Сити!
Вот такие у нее всегда мысли.
– Кататься в Радио-Сити? В смысле – прямо сейчас?
– Ну всего часик или где-то. Ты разве не хочешь? Нет, если ты не
– Я не сказал, что не хочу, – говорю. – Конечно. Если хочешь.
– Ты серьезно? Нет, ты не