Месье Террор, мадам Гильотина

22
18
20
22
24
26
28
30

XX

– ЖАНЕТТА, Я В Лувр!

Тянулись последние дни марта, а от Сены все еще дуло холодным ветром, несло солому и мусор, морщило поверхность луж. Невозможно было пройти даже несколько туазов, не вляпавшись в нечистоты. В подвалах и дворах патриоты усердно копали селитру, необходимую для производства пороха, от этого повсюду громоздились горы вонючей грязи. Пока Габриэль дошла от дома до Лувра, весь подол вымок и потемнел, а нижняя шерстяная юбка так отяжелела, что стреножила шаг. На перекрестках из оружейных мастерских летели снопы искр, грохот молотов и голоса кузнецов в красных фригийских колпаках. И у каждого хватало запала окликнуть девушку и позубоскалить ей вслед.

На набережной шустрый мальчишка-газетчик размахивал белыми страницами:

– Знаменитая газета прокурора фонаря Демулена! «Старый кордельер» призывает к свободе прессы!

Прохожие расхватывали рупор «снисходительных», им нравились ядовитые выпады. Но, кроме нескольких листочков крупным шрифтом и моральной правоты, никакого другого оружия у борцов с террором не имелось. Национальной гвардией, единственной военной силой Парижа, командовал приверженец Робеспьера генерал Анрио. Вожаков санкюлотов Шометта и Эбера якобинцы казнили, как только убедились, что набат не поднимет народ на защиту их невразумительного культа Разума. А лавочники и прочие буржуа уже давно тряслись от страха. Нет, тирания якобинцев воцарилась навсегда, ничего тут не изменится. Болтун Демулен даже Франсуазе не смог помочь. Последняя надежда оставалась на Жака-Луи Давида.

Лувр превратили в Национальный музей, но ателье главного живописца революции по-прежнему располагалось тут же, в галерее под крышей. Габриэль поднялась по стертому мрамору лестницы Генриха II, прошла по коридору, где капала вода с прохудившейся крыши. В мастерскую Давида вела высокая двустворчатая дверь. Когда-то в этом помещении жил сам Генрих IV или прекрасная Маргарита Наваррская, а может Екатерина Медичи. Знатных хозяев помнили огромный, украшенный каменной резьбой камин со сбитыми бурбоновскими лилиями, покоробившийся от влаги наборный паркет и высокие окна, выходящие на улицу Конвента, бывшую Сент-Оноре.

Помещение загромождали мольберты, античные статуи и драпировки. Обычно в эти часы над фоном или деталями начатых мэтром картин трудились помощники Давида – Жерар и Гро, а ученики старательно копировали поставленный перед ними кубок или бюст. Но на этот раз в студии оказался один толстый Жак-Луи. На всякий случай Габриэль оставила дверь распахнутой.

– Габриэль, салют. Ты опоздала!

Художник держался с ней дружески, и, хотя все в нем ее раздражало, она изо всех сил старалась оставаться в узкой колее революционного товарищества, не позволяя ему перейти к открытому приставанию и не подавая повода затаить обиду. Подпись Давида была уже не только на его картинах, она красовалась еще и на сотнях рекомендаций судить людей, и добрая половина обвиненных оказывалась на эшафоте. А с тех пор, как Давид проверял девственность обезглавленного трупа Шарлотты Корде, все в нем вызывало гадливость – от живописно выложенных по лбу локонов, губок бантиком, перекошенной флюсом щеки, вечно шевелящихся пальцев и даже франтоватых сюртуков с прикрывающим зоб шейным платком.

– Салют, гражданин Давид. А где все?

– Кто все? Жерар заседает в жюри революционного трибунала, а Катон и Сцевола возводят арку на площади Единства.

Многие революционеры взяли себе звучные прозвища античных времен, возрождая таким незатейливым образом славу демократических Афин и республиканского Рима.

– Гражданин Давид, я слышала, что Робеспьер велел пересмотреть дела осужденных, проверить, нет ли среди них невиновных…

– Садись сюда, я попробую сделать с тебя набросок, проверить, подойдешь ли ты для Гипатии Александрийской.

Она послушно села в указанное кресло.

– Моя тетка арестована по ошибке…

Ради спасения Франсуазы Габриэль без сожаления выдала бы гвардейца, втянувшего ее прекраснодушную тетку в свой безумный заговор, но сделать это надо было так, чтобы и себя не впутать, и окончательно не погубить виконтессу.

– Во время казни королевы я стояла близко к помосту и заметила, что Мария-Антуанетта явно узнала какого-то закутанного в плащ человека.

– Вы доложили это трибуналу?