— Еще раз извините меня, дон Иларио. Но сегодня утром, когда я сам не свой очутился в темном лесу, я встретил…
— А вот и сама сказка! Ну-ну. Вы позволите, я лягу? А вы давайте, убаюкивайте меня.
— Ложитесь, — великодушно разрешил Руис. — Так вот, когда я бродил по лесу, мне неожиданно повстречался человек. Он был бледен и растрепан, а руки его тряслись.
— Очень интересно, — сказал дон Иларио, кряхтя влезая в гамак. Леший?
— Я тоже так вначале подумал. Но когда вгляделся внимательней, то узнал в этом человеке себя. Я ужаснулся! Неужели я выгляжу вот так? А видение криво улыбнулось мне и исчезло. Я сел на траву и долго думал. Лишь закат вернул меня к действительности. Дон Иларио, мое сегодняшнее поведение я приписываю ранению. Я не надломился как солдат, но во мне проснулась жалость к пленным, она и привела к такому состоянию.
— А сейчас вам не жаль пленных?
— Нет, дон Иларио.
— Вы оба психи, — рассудил командор, чувствуя, что ночь потеряна. Тихо порадовавшись, что не успел снять сапоги, он покинул гамак и зло взглянул на приятелей. — Пойдемте, посмотрим, что вас так разжалобило.
Командор раза три-четыре прошел подземным коридором, осматривая под треск факелов сидящие живые тени. Наконец, он остановился и поманил к себе Гонсало Муньоса.
— К рассвету сварите мясной бульон и накормите их. Мяса не давайте. Только к вечеру, и то по чуть-чуть. Понятно? За неделю, я думаю, они окрепнут.
— Да, сеньор, — вытянулся стражник.
Командор критически осмотрел его. Потом кивнул на детей.
— Они не сумеют самостоятельно выбраться отсюда?
— Нет, сеньор. Я вывел из строя рычаг, которым плита открывается изнутри.
— Сломали, одним словом.
— Нет, сеньор, я в любое время могу починить.
— Ну хорошо, хорошо. Идемте, господа.
Антоньо замешкался, уронив свой факел на пол подземелья. Нагнувшись, он тихо прошептал на ухо девочке лет двенадцати, старательно выговаривая заученные слова языка альмаеков:
— Я друг. Ешьте. Так велела Дила и Литуан. Скоро вы будете на свободе.
И быстро вышел.