Асьенда

– Как ты смеешь говорить о моем муже в таком тоне!

– Отпустите ее! – рявкнул я.

– Ну уж нет, падре Андрес. – И тут ее лицо переменилось, непостоянное, похожее на дым. Злоба завладела нежными чертами ее лица, превращая красоту в нечто грубое. На губах заиграла ехидная улыбка. – Уходите. Или я сообщу падре Висенте, что вы не только посягнули на мою собственность, вы еще и распространяете сатанинские учения среди жителей.

Я лишился способности говорить.

Падре Висенте только и ждал повода, чтобы вынести мне приговор, и я только что предоставил ему все доказательства в письменном виде. Все те годы, что я боролся и скрывался, пойдут насмарку; уже лишенные моей бабушки, жители поселения лишатся и меня. Если Инквизиция смилостивится, после тщательного повторного образования меня переведут из Апана куда-то еще. Если же нет… Меня могут посадить в тюрьму. Могут пытать.

Быстрая, как змея в броске, Палома выдернула руку из хватки доньи Каталины. Она схватила лист бумаги и мешочек с травами и побежала через всю кухню.

– Не нужно! – крикнул я.

Но Палома уже бросила высушенные травы и бумагу в огонь. Тлеющие угли воспламенились, поглощая доказательства моей работы, как разгорающиеся щепки.

Даже если донья Каталина сдержит свое слово и расскажет падре Висенте, что я был на ее территории и намеревался сделать нечто неподобающее, ни у него, ни у инквизиторов не будет никаких доказательств, чтобы осудить меня. Через мгновение от них останутся лишь едкий запах сожженных трав и сажа.

Донья Каталина пересекла комнату и ударила Палому по лицу.

Я затаил дыхание. Палома намекала мне, что жена хозяина жестока и жители ее не любят. Она прямо заявила, что Ана Луиза ее ненавидит и готова на все, чтобы избавиться от ее цепких рук, захвативших власть над домом. И теперь я понял почему. Я понял, почему Палома так редко заговаривала о ней, почему Мариана дергалась от резких движений.

Я бросился и встал между ними. В груди пылала живая и голодная, словно пламя, ярость. Шкатулка, которую я держал запертой в груди, стала разрастаться, пока не ослабли крепления; щупальца того, что я там хранил, просочились наружу, жаром опаляя кожу.

– Не трогайте ее! – крикнул я.

Огонь подхватил мой крик и, облизав меня, стал поглощать тьму, что исходила изнутри. Тьма отразилась в глазах доньи Каталины, открывая путь в саму Преисподнюю. Я возненавидел ее. Возненавидел с такой злобой и жгучей силой, какой никогда не испытывал ни к одному живому существу.

– Тебе лучше уйти, – пробормотала мне Палома. Я взглянул на нее. Она держала руку у лица, в ее позе чувствовалась усталая покорность. – Иди.

Но я не мог оставить ее в руках этой женщины. Некоторые тлачикеро хлестали своих ослов с большим милосердием, чем было у доньи Каталины. В этом доме Палома была в опасности.

– Я отведу тебя к матери, – сказал я ей. – Идем.

– Стоять, – приказала донья Каталина. Я двинулся к двери, но Палома осталась на месте.

Она опустила голову, руки ее были сложены по бокам. Донья Каталина схватила ее за плечо и оттолкнула от меня. Палома не сопротивлялась, хотя ее косы взлетели от силы толчка.

Гнев угас в одно мгновение, будто меня окатили ведром холодной воды. Я потерял самообладание и поддался ненависти к донье Каталине, и теперь из-за этого пострадает Палома.