Асьенда

– Вы здесь молитесь?

– Вытираю пыль. Навожу порядок. Как вы и велели две недели назад. Только тогда я этого не выполнил.

Падре Гильермо глубоко вздохнул. Вздох его был страдальческий, но присутствовала в нем и нежность. Я часто реагировала так на маму – как человек, которому приходилось терпеть выходки мечтателя.

– Эх, Андрес, и что мне с тобой делать?

– На все воля Божья, падре, – ответил он. – Доброго вам вечера.

– Доброго вечера.

Скрип – и дверь закрылась. По гравию зашуршали шаги, которые вскоре совсем утихли.

Падре Андрес развернулся и присел на корточки. Затем отодвинул ящик в сторону и поднял алтарное облачение, скрывавшее меня. Между нами опустилась тонкая завеса пыли.

Прошло мгновение, пыль осела. Я вдруг поняла, что сижу на пыльном полу кладовой, словно ребенок, прижимающий колени к груди, и рассматриваю лицо непозволительно красивого священника.

Я чихнула.

– Salud[23], – со всей серьезностью пожелал мне падре Андрес.

Эта его серьезность была настолько неуместна в данной ситуации, что с моих губ сорвался смешок.

Его палец подлетел к губам:

– Ш-ш-ш!

Я зажала рот рукой, чтобы заглушить звук, но уже не могла остановиться. Меня трясло от беззвучного смеха, из глаз текли слезы.

Падре старался сохранять спокойствие, но, выбираясь из-под алтаря, я заметила, что он в ужасе. Он протянул мне руку, чтобы помочь подняться, и я приняла ее, все еще задыхаясь от сдавленного смеха.

Падре Андрес выпустил мою руку сразу же, стоило мне оказаться в вертикальном положении. Он стал бормотать извинения, скромно опустив взгляд.

– Я был уверен, что нас тут не потревожат. И как падре Гильермо узнал…

Я махнула рукой, наконец-то переведя дух.

– Все в порядке. – Я принялась вытирать слезы с щек и смахивать пыль с юбок. И когда я в последний раз так хохотала?