Моя карма

Я криво усмехнулся, оценил разумные слова таксиста и его участие, с сомнением отнёсся к тому, что всё прояснится, но на водку согласился.

— Давай! — сказал я, чувствуя, что не могу совладать с собой и меня начинает трясти. Таксист остановился у обочины, когда мы уже были на порядочном расстоянии от Мценска. Он достал из «бардачка» бутылку водки и стакан, протянул ломтик ржаного хлеба: «Не обессудь, другой закуски нет». Я выпил полный гранёный стакан, чего со мной раньше не бывало, запьянел, что-то отвечал на вопросы таксиста, которого звали Саша; не вникая в смысл, слушал его болтовню. У гастронома на Московской попросил высадить меня, расплатился и за поездку, и за водку, которую я больше пить не стал и оставил у таксиста. Тем не менее, в гастрономе снова купил бутылку водки, а вместе с этим колбасу, бутылку ситро, батон и бутылку молока на утро.

Я не вполне отошел от выпитого в такси, меня немного пошатывало, и я хотел есть, но дома выпил почти полный стакан, едва закусил, после чего у меня хватило сил добраться до дивана, и я провалился в глубокий сон как в бездну.

Глава 3

Хандра. Новая работа и другие люди. В курилке. Токарь Колька Забавин и уборщица Оля. Моя начальница Конкордия Михайловна. Рутинная работа переводчика. Рабочие будни отдела технической информации. Патентовед Элла Гавриловна и информатор Зиночка. Колхозная история с Фирой Фишман. У каждого своя правда.

Безделье усугубляет тоску. Как говорят, «от безделья и всяк поневоле хандрить станет». Меня одолевала хандра со всеми её признаками: подавленным настроением, когда не хочется ни читать, ни писать и даже выходить из дома. Всё вокруг потеряло смысл, и мой многоцветной мир стал вдруг в один миг однотонно-серым. Я ощущал себя комком ваты.

Время, конечно, лечит. Лечит, но долго. Психологи в случае депрессии советуют избегать одиночества, и даже если нет друзей, искать общения среди близких. Но я одиночка, интроверт и испытываю дискомфорт от чрезмерного общения.

Барон Мюнхгаузен сказал умные слова: «Мыслящий человек просто обязан время от времени вытаскивать себя из болота, пусть даже и за волосы». Я последовал совету барона и решил, что лучшего рецепта для вытаскивания из болота хандры, чем работа, никто не придумал.

С работой мне повезло. Я встретил бывшую однокурсницу, Галю Загоруйко, которая подсказала, что вновь открывшемуся чуть больше года назад предприятию, где она тоже работала, требуются переводчики.

На работу меня взяли, и я с головой окунулся в новое, незнакомое мне дело технических переводов. Я без особого труда усвоил техническую терминологию и вскоре сносно разбирался в хитросплетениях английской системы построения патентной формулы и отличия её от европейской. Трудно было привыкнуть к архаической форме британских патентов, которые отличались сложными грамматическими построениями и длинными, часто на целую страницу, предложениями без пунктуации, да ещё с большим количеством причастных оборотов и повторений. Гораздо проще переводились американские патенты, хотя и там встречалось немало архаических форм.

Но если с работой всё складывалось неплохо, то всё остальное действовало на меня угнетающе. Меня мало что объединяло с коллегами. И хотя я не был в коллективе одиноким, я чувствовал себя здесь чужим. Я попал в другой мир, в мир, с которым раньше не сталкивался — мир производства и проходной, которая убивала ощущение свободы. Люди здесь тоже оказались другими. Они отличались от тех, с которыми я работал в школе, на стройке и даже на кирпичном заводе. Это были люди интеллектуального труда и инженерного мышления, но они казались заштампованными, как солдаты штрафбатов, и менее интересными, чем мои прежние коллеги по труду: трубоукладчики, обжигальщики или садчики кирпича, монтировщики сцены и учителя. При разном мышлении и в одном, и в другом случае я существовал более органично со вторыми.

Но это не значило, что я стал изгоем. Меня принимали, делились своими мыслями и заботами, и мы вместе тихо ругали начальницу Конкордию за то, что она утаивала информацию в виде новых проспектов или сообщений из Главка по линии информации, а потом ставила в тупик подчинённых, указывая на неосведомлённость и намекая на некомпетентность. Конкордия Михайловна единственная в отделе не имела высшего образования, но её муж занимал должность главного инженера соседнего завода, поэтому сидела на этом месте прочно.

— Вы же работаете в информации, а таких вещей не знаете, — желчно выговаривала начальница, имея в виду какое-нибудь новшество в оргтехнике, проспект с которым покоится в её письменном столе в одной из папочек.

— Откуда же я могу знать, если я этого в глаза не видела? — говорит, например, кто-то из инженеров отдела.

— Но я-то знаю, — довольно заключала Конкордия, и ей никто не возражал.

Таким образом наша начальница компенсировала свою дубовость.

Я не курил, но, уставая сидеть за письменным столом, делал перерыв и шёл в курилку, где всегда толкалась группка конструкторов или технологов из трёх-четырёх человек. Слушать трёп курильщиков было любопытно и иногда в мусоре пустой болтовни случалось услышать занятные истории. Время от времени в курилке появлялся кто-то из опытного производства, хотя чаще они курили в подвале, ближе к своему отделу. В опытном производстве работали ассы своего дела, потому что вновь разработанные в конструкторском отделе образцы требовали филигранного исполнения и не только умения, но и смекалки. Здесь трудилась рабочая интеллигенция, хотя, если говорить об интеллигентности, то случались накладки. Например, лекальщик шестого разряда Женя Орехов, человек тонкий и тактичный, спортсмен и даже в какой-то степени философ, являлся антиподом токаря Кольки Забавина, человека с золотыми руками и дурной головой, который мог ляпнуть что-то невпопад, загоготать, когда всем не смешно, и рассказать скабрезный анекдот, не стесняясь в выражениях.

— Вчера пришёл утром на работу, а по коридору идёт Олька-дурочка, — рассказывал Колька. — Я говорю: «Оль, это правда, что у тебя сиськи не свои?» «Почему, говорит, не свои?». «Да все говорят, что надставленные». Она, дура, заволновалась. «Нет, говорит, ничего я не надставляла, свои». И чуть не плачет. Я говорю: «Покажи, тогда поверю и всем скажу».

Колька заржал. Все лениво засмеялись.

— И что, показала? — спросил конструктор Володя Мартынов.